Лицо Старого казалось абсолютно белым на фоне застиранной серой наволочки, но не было похоже, чтобы он чувствовал сильную боль. Ершик, не заходя в медпункт, от порога спросил:
– Старый, вы как?
– Нормально, живой. Только сил нет ни фига, при кровопотере это бывает. Болеть будет, когда заживать начнет. Если начнет…
Местный фельдшер сидел, привалившись к столику с бинтами, сонно прикрывая глаза – вместо него в палатке хозяйничал красноармеец, ни на секунду не переставая ворчать:
– Ну скажи ты мне, козел, что, трудно было заранее физраствор заготовить? Ведь делать-то нечего: вода да соль в определенной пропорции. Блин, сейчас с осадком получится… Айболит хренов, если б меня ранили, сейчас сам себе бы швы накладывал. Слышь, ты, проснись, твою мать, и иголки хирургические доставай!
Фельдшер зевнул и начал шарить рукой на нижней полке тумбочки. Красноармеец, тихо матерясь, повесил банку с прозрачной жидкостью на крючок, приладил иголку с трубкой к руке Старого и только сейчас заметил Ершика.
– Пацан, иди-ка сюда! Нет, лучше приведи ту девчонку со станции, беленькую, может, она толковее окажется, чем этот гад ползучий в белом халате, клизму бы ему на два ведра!
Ершик не сделал и нескольких шагов, как столкнулся с Настей и указал рукой в сторону палатки, из которой доносился голос делового красноармейца:
– Лампу – сюда, нитки – в самогон, а сам, бестолочь, вон отсюда! Только пластырь, небось, наклеивать умеешь, и то криво… Самарин! Не валяй дурака, Самарин, только попробуй тут помереть, засранец, зря, что ли, тебя тащили!
А особист не стал бы таковым, если бы позволял себе расслабиться дольше, чем на пять минут, – теперь он снова был собранным и серьезным офицером службы безопасности, разве что подозрительности к окружающим в нем немного поубавилось. Даже Георгий Иванович, несмотря на свой диссидентский трепет перед особым отделом, решился задать ему вопрос:
– А что в теплицах? Как там дела?
– Если официально: колония тварей локализована, гнездо уничтожено, а оставшиеся отдельные особи будут истреблены в ближайшее время.
– Вы так доложите начальнику станции?
– Кому? – Георгий Иванович понял, что сказал глупость, и это еще большой вопрос, кто кому здесь должен об обстановке докладывать. – Пусть он послушает, как я об этом по телефону буду сообщать. Кстати, лучше это сделать немедленно.
– Ерофей, а как там обстановка? – Ярко освещенная палатка в конце платформы приковывала взгляд, но если что-то случится, впечатлительная Настя тут же дала бы знать об этом визгом или громкими рыданиями.
– Да у вас тут врач какой-то странный… Ничего не делает.
– А потому что у него нет ни медицинского образования, ни практики. Зато шины на переломы накладывает очень умело. Он же специалист по сопромату. – Ершик, пошарив в памяти, не обнаружил там такого слова. – Вот про нагрузки, изгибы, поверхности – это он понимает, а резаные раны зашивать совсем не умеет. Да и не случается у нас такого.
Чего только не бывает на Красной Линии…
Ершик осторожно просунул голову за полог санитарной палатки.
– Старый… – позвал он шепотом на случай, если приятель спит, но тот открыл глаза.
– Она ушла?
– Да, вроде. Вчера тому красноармейцу помогала, который вместо врача…
– Не помню, отключился к тому времени. Эта водичка только давление поддерживает, – он не мог повернуть голову, только взглядом указал на капельницу, да и говорил с трудом. – На неделю точно выбыл из строя. Хорошо еще, что какую-то вену зацепило, а не бедренную артерию.
Старый хотел еще что-то сказать, но пришлось подождать, пока он наберется сил. Странно было видеть этого крепкого человека таким слабым, но зато от Насти ему теперь никуда не деться! Ершик все-таки хотел, чтобы приятель увидел, наконец, какая Настя красивая, а девушка пусть перестанет прятаться и посмотрит ему в глаза так же, как смотрит, когда он не видит этого. Но мало ли чего он хотел бы, Старому виднее…
– Я теперь не смогу отвезти тебя домой.
Так вот о чем он думал и почему у него такой расстроенный вид.
– Слушайте, Старый, мне не пять лет и не десять, за руку водить не надо! И сопли вытирать тоже!
– Остынь, Ерофей, вспомни: я тебя от Славки Петрова на Проспекте Мира увел и должен был сдать обратно в целости и сохранности. Ты и без того тут сидишь лишний день, дома-то, небось, с ума сходят. Вид у тебя домашний, на беспризорника не похож, вряд ли часто дома не ночуешь… – Такая длинная речь заставила его опять закрыть глаза и собирать силы. – Хоть ты и самостоятельный, но совесть-то должна быть. Домой немедленно!
– Обязательно. Вот только «Робинзона» вашему сыну передам…
– Славке отдашь, он найдет, как отправить. И пусть Пашке скажет, что папка через две недели сам приедет и заберет его насовсем. Хватит ему на фюрерскую морду смотреть, забудет скоро, как отец выглядит. Если только этот доктор мне своими грязными лапами сепсис не устроит или медсестра новоявленная со своей заботой… Как блондинку зовут?
– Настя.
Глава 10
Последняя книга
Старый был прав во всем: и домой давно надо возвращаться, и мама с ума сходит, и с беспризорной жизнью пора завязывать, а то скоро вши заведутся. Ночь еще не кончилась – Ершик как раз успел кое-как помыться холодной водой, а когда включился свет и из динамиков зазвучала знакомая веселая песня, он уже надевал свитер. Пробираясь к палатке Георгия Ивановича, услышал недовольный голос уборщицы:
– Это какая ж сволочь тут такую лужу наплескала?!
Особист возник на пороге опять без приглашения. Ершик не обрадовался его появлению, хотя тот ничем не был виноват перед Старым, патрон заклинить может у каждого и в любой момент.
– Ты ведь не родственник Самарину?
– Не родственник… – Врать не было смысла, арестовывать его вроде пока не за что. – Я уйду отсюда сегодня, домой пора. И дело еще одно есть.
– Я тебе выпишу пропуск на свободный проход. Сроком на неделю. Успеешь дела закончить?
Ершик не верил своим ушам, с чего бы вдруг к нему такое расположение? Из-за того, что Старый особисту жизнь спас? А он сам все-таки имеет к нему какое-то отношение, хоть и просто приятель, а не сын родной? Офицер присел рядом, развернул свою папку, начал заполнять бланк пропуска:
– Имя полностью?
– Павленко Ерофей Шалвович.
Особист взглянул на него так же странно, как только что смотрел сам Ершик, но никак удивившее его имя не прокомментировал. Специально их, что ли, в этот особый отдел набирают таких: без эмоций, без чувства юмора? Может, и специально. А может, другие не приживаются, ведь столько людей допрашивать – никаких нервов не хватит. Эту сцену и застал Георгий
