Харви, поколебавшись немного, кивнул и продолжил рассказ.
– Не понимаю, почему ни один колледж не предложил принять его по футбольной квоте. Он так никуда и не поступил. В школе у него была девушка, красивая и умная, он ее очень любил, но она не хотела оставаться с ним в Гриндейле. Уехала и не вернулась. Даже ни разу не позвонила. А ему пришлось остаться, жить дома, работать в шахте. Я знаю, как ему было грустно. Томми чувствовал себя как под замком. Понятия не имею, что бы я сделал, если бы пришлось всю жизнь провести вот так. Но он не жаловался. Всегда держался так, будто всем доволен. Но внезапно стал встречаться с другой девчонкой, и она была шикарна, и уговаривала Томми уехать. Я думал, он согласится. Ведь его здесь ничто не держит.
– Вот почему ты всю неделю ходил такой тихий и грустный, – прошептала я. – И смотрел на ту девушку. Потому что знал ее.
Какая же я была дура.
Лицо у Харви было как небо – такое же открытое, не способное спрятать ни свет, ни тьму. Сейчас ему явно было очень плохо.
– Та девушка, Элисон, она уехала. Томми сказал, что не поедет, и она ушла без него. С последнего свидания с ней он вернулся домой, меньше чем через час после того, как мы видели ее в лесу, и я все понял. Было видно, что ему очень плохо, и я ругал себя за то, что так робок и туп. Он имеет право на собственную жизнь. Он должен быть счастливым – не как здесь. А вместо этого он остался в Гриндейле, и я понимал – он остался ради меня. Напрасно он так.
– Он твой брат, – сказала я Харви. – Если остался, значит, сам так хотел. Значит, он тебя очень любит.
Я завидовала этой любви, чуть ли не ревновала, как раньше, учитывая разницу между Томми и Эмброузом.
Мы стояли, держась за руки, под деревьями уходящего лета. Еще вчера руки Харви, руки художника, были изодраны шипами, и это случилось по моей вине. А сегодня он признается, как будто в тяжком грехе, в том, что боится потерять брата, и это разбило мне сердце. Я зареклась завидовать Харви. Пусть у него будет все – любовь, доброта, защита. Он это заслужил.
Харви покачал головой – видно, еще терзался сомнениями. Ветер невидимыми пальцами откинул со лба его лохматую челку, как будто хотел получше рассмотреть его милое лицо. Харви редко стригся, и мне никогда не приходило в голову, что у него нет ни матери, ни тетушек, которые напомнили бы ему сходить в парикмахерскую. Мне и самой захотелось дотронуться до его волос, разгладить тревожные складки на лбу, но я не знала, как разгладить их у себя, не говоря уже о нем.
– Я прекрасно понимаю, почему Томми остался, – возразила я. – Не понимаю только, почему твой отец тебя не ценит. Мне очень стыдно, что тебе было плохо, а я и не догадывалась. Но все равно не понимаю, как можно в тебе разочароваться. Я верю всему, что ты рассказал об отце. И все равно не понимаю. Зато хорошо понимаю, как к тебе относится Томми. Послушай, Харви. Ты боялся, что если я узнаю о том, как тебе живется дома, то стану хуже относиться к тебе. Этому не бывать. Ничто – ни твоя семья, ни моя – не заставит меня отказаться от тебя. И у меня и мысли не возникнет тебя бросить!
Я ухватилась за меховые отвороты его куртки, притянула к себе лохматую голову и милые, испуганные губы. И скрепила клятву поцелуем.
Отстранившись, посмотрела Харви в глаза. Они были глубокие, с золотой искоркой, как речная вода.
– Наверное, потому я и не понимаю, зачем Томми остался. Если бы ты позвала меня, – прошептал он, – я бы ушел с тобой из Гриндейла. Хоть на край света.
От этих слов у меня в груди распустился теплый цветок, но мгновенно завял под холодным ветром воспоминаний. Он пел серенады под моим окном, украсил школу цветочными гирляндами, но не ради меня, а из-за меня. Потому что я наложила чары, сподвигшие его на эти поступки.
«Это твой кузен наложил чары, а не ты, – прошелестел в голове голос души колодца. – Во всем виноват он, а не ты».
Зачем только я с Эмброузом наложила эти чары? Будь я уже ведьмой, у меня была бы собственная книга заклинаний, и я бы умела ею пользоваться. Будь у меня больше сил, я бы проследила, чтобы для Харви не было никакого вреда. Будь я сильней, чем мой родич или Вещие сестры, я бы сумела наложить верные чары.
Сила не должна принадлежать только ведьмам с холодными, переменчивыми сердцами. Если я хочу колдовать как следует, надо научиться делать это самой.
И я не откажусь от ведьминской судьбы только потому, что среди ведьм есть и плохие. Я могу стать лучше. Не хочу отказываться от власти, от гордости тетушек за меня, но не хочу отказываться и от Харви. С помощью магии я сумею защитить нас обоих.
Харви смотрел на девушку в зеленом не потому, что она хорошенькая. А потому, что она могла увезти с собой его обожаемого брата. Он смотрел на Вещих сестер и на того парня-чародея, потому что принял их за туристов, таких же, как девушка в зеленом, людей, способных легко покинуть Гриндейл.
– Я тебе очень сочувствую, – сообщила я Харви. – И не допущу, чтобы это случилось опять. Отныне я буду тебя защищать.
Харви тихо рассмеялся, с нежностью глядя на меня сверху вниз.
– Мне нравится твоя горячность. Но не в твоих силах, Брина, защитить меня от всего на свете.
– В моих. – Он не принял мою клятву всерьез. – Смогу. Вот увидишь.
Я не допущу, чтобы его хоть кто-нибудь обидел. Может быть, Харви действительно с самого начала любит меня, и только меня. Если бы я подождала, если бы не наложила вместе с Эмброузом эти дурацкие чары, то в один прекрасный день Харви сказал бы, что любит меня, и я бы ему поверила.
А теперь я никогда этого не узнаю.
Сама виновата. Я сделала страшную ошибку.
Но знала, как ее исправить.
Что случается во тьме
В комнате Сьюзи Патнэм есть холодный уголок, где бьются зеркала.
Это место у окна, наискосок от кровати. Когда зеркала там нет, то Сьюзи проходит по этому месту и чувствует ощутимый холод. Как будто призрак склоняется к ней, чтобы шепнуть на ухо страшный секрет, но у Сьюзи нет сил терпеть холод, ждать и слушать.
Сьюзи старается запомнить, где же это место. И не понимает, почему оно все
