Филипп, догадавшись о замысле психиатра, кивнул, закинув ногу на ногу. Ему невыносимо хотелось курить, и он сам не понимал, что делает у врача вместо того, чтобы сейчас находиться в постели с Томом. Но какое-то чувство долга подталкивало Филиппа. Тем более, Адалрик был ему интересен, и вообще Моррис давно размышлял, что он делает в этом мире и кто он такой. Возможно, Майер мог дать ответ, однако для этого ему стоило рассказать всю историю жизни Эмиля.
— Прежде, чем мы начнем, пожалуйста, скажи, Филипп, — Адалрик потер подбородок. — Как ты относишься к Эмилю?
Филипп хмыкнул. Сложный вопрос.
— Он мне симпатичен, как бы странно это не звучало, но с другой стороны я его искренне ненавижу, — выдал спустя долгую минуту молчания Моррис, прикрыв глаза и растягивая губы в ухмылке. — Он смешон, беззащитен, настоящий лузер. Но в тоже время этот парень — добрый малый, который попал в ужасную жизненную ситуацию.
Адалрик кивнул. Мужчина с удивлением и одновременным удовольствием отметил, что Филипп, как никогда прежде, стал более открытым, спокойный, словно в его жизни случилось нечто, приведшее в равновесие, по крайней мере, во временное. Он больше не бросал колкости, не замыкался, старался быть откровеннее. Но Адалрику все еще не были ясны мотивы, почему Филипп хочет помочь Эмилю, который является полноценным обладателем сознания и тела.
— Филипп, — Майер помедлил, — поясни, пожалуйста, как так получилось, что вы с Эмилем делите одно тело?
Моррис фыркнул, дернул плечом, словно ему неприятно было говорить об этой теме, но отмалчиваться не стал.
— Я называю это «пятном света» или же «стул на сцене», не столь важно, — отмахнулся мужчина. — Дело в том, что когда кто-то из нас завладевает сознанием, то выходит в «свет». Достаточно сложно объяснить, что это значит, док, — Филипп поморщился, постучал пальцами свободной руки по коленке, будто подбирая еще сравнения. — Просто представьте, что вы играете на сцене. И там прожекторы направляются на главного героя, когда подходит момент его монолога, а все остальные: зрители, другие актеры, — погружены во тьму.
— И что в этой тьме? — полюбопытствовал врач, записывая слова Филиппа в свою тетрадь, время от времени поднимая на него глаза.
— Ничего конкретного, — хмыкнул Филипп. — Когда «на сцену» выхожу я, то обычно Эмиль спит. Он ничего не слышит, не видит. Можно сказать, что погружается в оцепенение. А вот когда в сознании Эмиль, то я обычно не сплю. Не могу. Просто дремлю, но все равно понимаю, что происходит в мире, что делает Эмиль, и прочее, — Моррис отмахнулся, снова уставившись в окно, как будто вопрос его вовсе не интересовал, и он отвечал только для того, чтобы ответить.
— А чем обычно ты занимаешься, когда в «свет» выходит Эмиль? — Майер не мог сдержать своей заинтересованности.
— Читаю, — дернул плечами Моррис, хмыкнув. — Знаете, док, мне нравится читать какие-нибудь детективы с уклоном в ужастики, — Филипп кривовато улыбнулся. — Там, в сознании Эмиля, у меня есть собственная библиотека. А еще я часто рисую.
У врача никак не могло уложиться в голове, как это возможно: читать и рисовать, находясь в сознании основной личности. Но Майер, хоть и не мог найти объяснение подобному, однако просматривал такие случаи, когда альтер-личности рассказывали, что также изучали искусство, обучались техническим навыкам или же даже осваивали другие языки, когда не были в «пятне света». Феномен, который невозможно объяснить логически.
— И как происходит этот выход «на сцену»? — Адалрик внимательно уставился на Филиппа.
Моррис вздохнул, нахмурившись. Он сам поражался тому, какое спокойствие его накрыло с самого прихода в себя. Это началось, пожалуй, благодаря тому, что он выяснил все отношения с Томасом. А еще Филипп безумно устал. От всего: от такой жизни, от вечных пропаданий в «тени», от того, что не может полноценно быть с любимым человеком. Ему хотелось выяснить не только, кто он такой, но и, возможно, понять, как избавиться от Эмиля.
— Когда Эмиль испытывает сильные эмоции, но чаще негативные, — разъяснил Филипп, по-прежнему глядя в окно, словно желая что-то в нем увидеть сквозь прозрачную дымку стекла. — Док, — Моррис взглянул на Адалрика задумчиво, непривычно серьезно, — помните, я сказал, что Эмилю нужно умереть? — дождавшись кивка, мужчина продолжил: — Я объясню, почему, так что включайте свою шарманку, — Моррис кивнул на диктофон, лежащий на столе.
Адалрик, кашлянув, безропотно потянулся к старенькому диктофону, нажимая на круглую кнопку на верхней панели. Когда запись пошла, психотерапевт громко и внятно назвал дату и время начала сеанса. Затем взглянул на собеседника.
— Для начала, пожалуйста, представься и расскажи что-то, что знаешь только ты и Эмиль, — попросил Адалрик.
Филипп, отпив из кружки, вдруг хитро прищурился, подавшись вперед, словно нашел что-то занимательное во всем происходящем.
— Что ж, привет, Эмиль, — Моррис усмехнулся, — странно говорить с самим собой, но, к сожалению, ты обладаешь крайне дырявой памятью, поэтому не знаешь обо мне ничего. Меня зовут Филипп Моррис. Мне тридцать лет и я делю с тобой одно тело. Наверняка док попытается до тебя донести суть нашей с тобой проблемки, однако я должен как-то доказать, что мы с тобой связаны, да? Ты ведь потерял память. Х-м-м… О, знаю! — Филипп даже воздел указательный палец вверх. — Я расскажу только то, что знаешь ты, Луис и я!
— Филипп… — предупреждающе произнес Адалрик, качнув головой.
Майер догадался, о чем может начать рассказывать Филипп. О чем-то интимном, важном для Луиса и Эмиля, и было неизвестно, как может отреагировать Джонс на подобное. Моррис, нахмурившись, недовольно посмотрел на мужчину, но, вздохнув, произнес:
— Ладно, отставим тему вашей с Луисом сексуальной жизни, — он проказливо улыбнулся, но сразу стер улыбку, произнеся: — На счет бабули Анны. Уверен, ты никому не рассказывал об этом, но это-то ты точно должен знать. Две вещи: ты крайне редко заходишь в комнату своей строгой бабки, потому что, как-то раз она тебя очень сильно отругала за это, помнишь?
