Он рушится обратно, утыкаясь мне в плечо. Его тоже трясет. А мне отчаянно не хватает воздуха. Символ на груди продолжает пылать и отнимать остатки дыхания. Задохнусь! Я пытаюсь столкнуть Кысея с себя и тут слышу его бормотание:
— Боже мой, теперь я еще и насильник… — его рука словно пытается вырвать бесконечность из моей груди и вымолить прощение. — Есть ли предел моему грехопадению?.. Прости, господи Единый, прости мой грех…
Его запоздалое раскаяние, горький стыд и затаенный восторг обладания похожи на раскаленный песок, который укутывает и душит меня песчаной бурей Нам'Ри. Я дергаюсь в последней отчаянной попытке вдохнуть воздух, и Кысей наконец отваживается поднять голову и заглянуть мне в лицо:
— Простите, простите меня… Я не знаю… как… потерял голову…
Я многое хочу ему сказать: и про то, что насилия возмутительно мало, и про то, что я хочу еще, и про то, что так быстро кончают только прыщавые юнцы! Но моих сил хватает лишь на полузадушенный стон:
— Еще!..
Кысей потрясенно затыкается, смотрит на меня, а потом рывком усаживает на полу, сам оставаясь на коленях. Вокруг нас все усыпано осколками, как будто прошелся смерч. Но я уже могу дышать свободно и выдаю инквизитору все, что о нем думаю.
— Цветочек-то быстро осыпался! — тыкаю я его в живот. — Насильником себя возомнили? Да кто так насилует?!? Ничего не умеете!..
— Замолчите!
Его пальцы смыкаются у меня на горле, и низ живота сладко-болезненно тянет от нехватки воздуха. В глазах темнеет, но я упрямо выдавливаю:
— Насилуйте лучше!..
— Да что же вы за человек! — он ослабляет хватку, а потом подхватывает меня под локоть и ставит на ноги.
И начинает срывать остатки одежды. А меня охватывает ужас от того, что он даже в темноте заметит шрамы на животе и спине, отшатнется в отвращении и уйдет, оставив валяться в похотливой горячке и сдыхать.
Я пытаюсь сопротивляться, но тщетно. Нагрудная повязка сползает на живот и кое-как прикрывает уродство. Ноги меня не держат, колени дрожат. Кысей встряхивает меня за плечи и зло шепчет:
— Мало, да?.. Лучше, да?.. Я вас отымею, светлая вояжна, отымею во всех ста девяноста девяти позах!..
— Их сто девяносто шесть… — поправляю я и вцепляюсь в него, обхватывая коленями его бедра и чувствуя, как мне в живот тяжело упирается вновь оживший цветочек.
— Плевать!.. Будет еще три новых!.. — он несет меня к кровати, но в темноте спотыкается о перевернутый столик.
Мы падаем на ковер возле кровати, я успеваю выпутаться первой и подняться на четвереньки, чтобы доползти до ложа. Но он истолковывает это как побег и хватает меня за волосы.
— Не пущу! Отымею!.. И буду любить, пока не проникну, пока не овладею вашим разумом! И душой! И выжгу! Выжгу светом всю гниль вашей души!
— Выжигалка не отвалится? — плююсь я в ответ.
Он толкает меня на кровать лицом вниз и задирает рубашку. Проникает в лоно, едва сдерживая рвущуюся ярость. Но двигается ошеломляюще медленно, словно нарочно сводит с ума. Я извиваюсь и пытаюсь ускорить его, но он безжалостно стискивает пальцами мои бедра и останавливается. Это невыносимо. Я кричу и сыплю проклятиями. Он склоняется надо мной и касается губами моей спины, целуя каждый позвонок и сжимая грудь, вернее, символ на ней. А потом вновь приходит в движение, бешено-рваный ритм, упоительно долго, до одури горячо, до судорог, до ощущения каждой вздутой венки на его цветочке. И его взрыв потрясает меня до основания, вырывая на поверхность темных вод Грембела, вызывая к жизни из бездны отражений. И тихое тик-так оглушает и смешивается с его надсадным дыханием.
Кысей дрожащей рукой гладит меня по голове, прижимая к груди, и упрямо шепчет:
— Я все равно люблю… люблю…
— Еще!.. — хриплю я. — Любите еще…
Он кивает, подхватывает меня на руки и опускает на постель, не сводя горящего взгляда, и я тоже не могу отвести от него взора. Кысей целомудренно целует меня в лоб, потом осторожно усаживает сверху на себя. Его ладонь упирается мне в живот, а вторая подталкивает сзади. Я жадно втягиваю его разгоряченную плоть в себя и чувствую, как внутри растет бездна безумия. Сжимаю колени и подаюсь вперед, и мой разум стонет под натиском его сознания, вторгающегося исподволь, ласково и безжалостно. Волна блаженства накатывает и уничтожает, раз за разом, ударяет и отступает, сменяясь невыносимой мукой, возвращается и вновь бьется, пока я не разлетаюсь раскаленными брызгами лавы. Они вдруг застывают, словно крошечные сверкающие осколки зеркал, и парят в пустоте над бездной целую вечность, раскачиваясь, словно подвешенные на тонких нитях игрушки изморозного дерева. Искры висят и пляшут на лучиках света в круговерти сумасшедшего танца любви. Кысей не отпускает, не дает им упасть, но и не дает собраться воедино, вбирая осколки моих отражений в свой разум. Но их слишком много, я понимаю и осознаю это, словно опять оказываюсь где-то и когда-то по ту сторону времени и пространства, за которой все сжимается в одну пульсирующую точку. Я становлюсь чистой возможностью и тьмой ее отсутствия, той самой бездной, в которую уходит и из которой приходит божественный разум. И бездна больше не страшит, я упиваюсь ею, но иной страх овладевает мною. Человек не может вместить в себя бесконечность, лишь ее каплю, а Кысей пытается это сделать, пытается озарить искрой тьму мироздания, пытается остановить мгновение. И его отчаянное желание, его обжигающая любовь, его сумасшедшее фанатичное упрямство ломают основы бытия с каждый поцелуем, с каждым толчком, с каждой лаской… нестерпимо бесконечной… Я умираю и вопреки всему возрождаюсь… Я падаю в водоворот безумия и выныриваю с каждым взрывом блаженства, двигаясь по тонкой грани реальности, по горячему поту наших сплетенных тел и в страсти пожирающих друг друга разумов…
Но вечность закончилась. Цветочек ослаб, как я не старалась удержать его внутри. Кысей уже сонно целовал меня в губы, продолжая шептать любовные нелепости и ласкать символ. А я, словно раненый зверь, поймавший слишком большую добычу и застрявший в ловушке, жадно льнула к нему и была ни в силах отпустить его и убраться во тьму. Я пряталась в его объятиях и терлась щекой о щеку, упиваясь нежным бархатом его кожи. Побрился все-таки… Мой… Никому не отдам… Но неумолимый отсчет времени на настенных ходиках показывал почти три часа утра. Я безнадежно опоздала. Ну и пусть, пусть император поживет еще немного, и я тоже немного побуду живой… Еще чуть-чуть…
Глава 14. Кысей Тиффано
Открыв глаза
