– Нет, – бормочу я на ангельском языке и выставляю руку перед собой, словно могу удержать ее подальше лишь силой воли. – Не подходи.
Медведица замирает. Она переводит взгляд на меня, и я вижу, что в ее светло-карих глазах не отражается каких-либо чувств или понимания. Только животный разум. Она пристально смотрит на мою руку, а потом встает на задние лапы и пыхтит.
– Мы не причиним тебе вреда, – тихо говорю я на ангельском языке.
Я не знаю, что в этот момент слышит Такер. И поймет ли меня медведица. Но времени на раздумья нет. Да и вдруг это сработает?
Медведица издает что-то среднее между ревом и лаем. Но я не отступаю и продолжаю смотреть ей в глаза.
– Уходи отсюда, – уверенно говорю я.
Неожиданно во мне зарождается какая-то сила, отчего начинает кружиться голова. А когда я смотрю на свою протянутую руку, то вижу, что кожа начинает слегка светиться.
Медведица опускается на четыре лапы, а затем поворачивается к детенышам и что-то лает им.
– Уходи, – шепчу я.
И она слушается. Разворачивается к нам спиной и скрывается в кустах, а следом за ней ползут ее детеныши. Она исчезает так же внезапно, как появилась.
У меня подгибаются колени. И Такер прижимает меня к себе, одной рукой обхватывая меня за поясницу, а второй за шею. Моя голова покоится на его груди. Его сердце колотится, а дыхание прерывается панической дрожью.
– О боже, – выдавливает он.
В одной из рук он сжимает какой-то предмет. Я отстраняюсь, чтобы посмотреть, что это. Такер держит серебристый цилиндр, немного похожий на огнетушитель, только чуть меньше и легче.
– Это спрей, отпугивающий медведей, – говорит Такер.
Его лицо побледнело, а голубые глаза наполнены тревогой.
– Ох. Так ты мог справиться с ней?
– Я пытался разобраться, как распылить эту штуку, – мрачно усмехнувшись, говорит он. – И не уверен, что успел бы сообразить.
– Мы сами виноваты. – Я отступаю и усаживаюсь на каменистую землю у его ног. – Мы перестали разговаривать.
– Верно.
Я не знаю, что он слышал и что подумал об этом.
– В горле все пересохло, – говорю я, пытаясь выиграть время, чтобы придумать оправдание.
Он засовывает цилиндр обратно в рюкзак и достает бутылку с водой, после чего откручивает крышку и опускается на колени рядом со мной. Когда Такер подносит бутылку к моим губам, в его лице все еще виднеется страх, а руки так трясутся, что вода выплескивается мне на подбородок.
– Ты же сам предупреждал меня насчет медведей, – заикаясь, говорю я, после того как делаю несколько глотков. – Нам повезло, что все обошлось.
– Да. Нам здорово повезло.
Он поворачивается и смотрит в сторону, куда ушел медведь, а потом вновь поворачивается ко мне. И я вижу, что в его глазах застыл вопрос, на который не могу ответить.
Мы не говорим о случившемся, а возвращаемся к машине и уезжаем завтракать в Джексон. После этого мы едем домой к Такеру, где садимся на лодку и весь день рыбачим на Снейк-Ривер. Несколько пойманных рыбин Такер отпускает. Но большую радужную форель мы решаем съесть на ужин вместе с рыбой, пойманной накануне.
И только когда мы оказываемся на кухне, в доме семьи Эйвери, где Такер учит меня потрошить рыбу, он снова вспоминает про случившееся.
– Как ты отпугнула медведя? – спрашивает он, когда я стою у кухонной раковины и пытаюсь сделать ровный разрез на рыбьем брюхе.
– Фу, гадость, – жалуюсь я.
Он поворачивается ко мне, и его взгляд становится строгим, как бывает всегда, когда я пытаюсь увильнуть от разговора. Но мне так и не удалось придумать, что ему сказать. Да и какие у меня есть варианты? Сказать правду, что совершенно противоречит правилу «Не рассказывать людям – они тебе не поверят, а даже если и поверят, то не смогут принять это», которое вдолбила мне мама про ангельскую кровь? Или придумать какую-нибудь смехотворную ложь?
– Я пела медведице, – пытаюсь воспользоваться вторым вариантом я.
– Ты разговаривала с ней.
– Я напевала, – медленно отвечаю я. – Только и всего.
– Не делай из меня дурака, – говорит он.
– Я и не делаю. Такер…
Нож соскальзывает с рыбы. И я чувствую, как он врезается в подушечку на ладони под большим пальцем, разрезая кожу и мышцы. Из раны хлещет кровь. И я инстинктивно зажимаю пальцами рану.
– И чья была гениальная идея дать мне нож?
– Ох, ты сильно порезалась. Покажи мне. – Такер отводит мои пальцы, чтобы прижать полотенце к ране. – Надави посильнее, – приказывает он, убирая руку.
Он выбегает из комнаты. А я старательно зажимаю рану, но кровотечение уже остановилось. И в этот момент меня окутывает странное ощущение, от которого кружится голова. Я прислоняюсь к кухонной тумбе, пытаясь прийти в себя. Ладонь начинает медленно пульсировать, а затем крошечный язычок пламени скользит по руке от локтя до мизинца. Я резко выдыхаю. И ощущаю, как начинает закрываться порез, а мышцы – срастаться.
Мама была права. Мои силы растут.
Через мгновение все ощущения исчезают. Я убираю в сторону полотенце и осматриваю ладонь. Сейчас на ней осталась лишь неглубокая царапинка. Видимо, процесс исцеления на этом закончен. Я осторожно сгибаю и разгибаю пальцы.
Такер появляется на кухне с тюбиком антибактериальной мази и с таким количеством бинтов, что их бы хватило на целую армию. Бросив все это на прилавок, он быстро подходит ко мне. Я туго наматываю полотенце на ладонь и прижимаю ее к груди, не желая показывать ему порез.
– Я в порядке, – выпаливаю я.
– Дай мне посмотреть, – приказывает он и протягивает ко мне руку.
– Нет, все в порядке. Это всего лишь царапина.
– Ты сильно порезалась. Нужно быстро обработать рану.
Я медленно опускаю руку на его ладонь. Такер осторожно переворачивает ее, чтобы рана оказалась сверху. А затем убирает полотенце.
– Видишь? – говорю я. – Всего лишь царапина.
Он пристально разглядывает порез. И я понимаю, что невольно затаила дыхание. Поэтому уговариваю себя расслабиться. Мама всегда говорила, что в таких случаях нужно делать вид, словно ничего необычного не произошло. Я смогу объяснить произошедшее. Я обязана это сделать.
– Ты собираешься погадать мне по руке? – слегка усмехнувшись, спрашиваю я.
Его губы кривятся.
– Я думал, что тебе придется зашивать порез.
– Нет. Ложная тревога.
Но он все равно решает поиграть в доктора. Сначала тщательно промывает порез водой, затем наносит мазь, а после тщательно наматывает бинт. Я вздыхаю от облегчения, когда процедура закончена и порез скрывается с его глаз.
– Спасибо, – благодарю я.
– Что с тобой происходит, Клара? – В его глазах столько страдания и немого укора, что у меня перехватывает дыхание.
– Что… что ты имеешь в виду? – заикаюсь я.
– Ну… – начинает он. – Не знаю точно. Я просто… Ты просто…
Но он так и не находит слов.
И между нами повисает молчание, самое неловкое молчание в мире во все времена. Я пристально смотрю на него. И внезапно понимаю, как
