— Но почему? — поразился Хинта. — Он же всякий раз на месте усидеть не мог, рвался на публику. Может, он приедет завтра, на большую церемонию? А сегодня готовит речь.
— Не приедет, — сказал Тави. — Он прячется.
Все удивленно на него посмотрели.
— Да, прячется. Если правда все то, что мы думаем о прибытии сюда «Джиликон Сомос», то Джифой потерпел полный крах. Он здесь больше не главный. Он просто самый богатый местный фермер. Но в сравнении с ресурсами корпорации все его богатства — пыль на ветру. Его патриотическая программа лишилась смысла. Что он теперь может сказать людям? Думаю, он не скоро решится выступить перед толпой. Странно. Не так давно я ненавидел его. И даже сейчас я в определенном смысле все еще ненавижу его, ненавижу те вещи, которые он собой олицетворяет. Но я почти ничего не ощущаю, когда думаю о его возможном поражении. Словно он и правда исчез — даже не оставил следа в нашем прошлом.
— Радуйся, что не знаешь злорадства, — улыбнулся Ивара. — Оно губит людей.
Хинта от этих слов неуютно поежился — может, дело было в том, что сам он сейчас испытывал полускрытое торжество, словно в их маленькой компании это чувство было одним на всех, и все целиком жило в нем одном.
— Ну а что касается Джифоя, — добавил Ивара, — похоже, его постигла судьба всех тех, кто слишком много кричит. Я уже видел таких в других регионах. Они шумно приходили, но в конце старались как можно тише уйти.
Потом Фирхайф собрался в обратный путь, а друзья расстелили походные постели и легли спать. Хотя все они очень устали, только Ашайта сумел сразу отключиться. Остальные лежали в темноте и слушали ночь: ветер, шум прибоя, голоса других людей неподалеку. Праздник набирал обороты; многие пьянствовали, а напившись, вопили и пели. Неопределенное время спустя Ивара тихо развернулся к мальчикам спиной и включил свой портативный терминал. Слабый отсвет экрана лег на стенку палатки.
— Зачем ты? — шепотом спросил Тави.
— Парочка скучных древних манускриптов — наилучшее лекарство от бессонницы.
— Ложь. Они тебе интересны. И так ты не уснешь. Ты же хару.
Ивара вздохнул.
— Возможно, ты прав. Но и без них я не усну.
— Ты думаешь о них?
Молчание.
— Их было трое. А вместе вас было четверо. Это слишком много, чтобы все в группе относились друг к другу ровно. Но ты никогда никого не выделяешь.
— Спи.
— Я ведь хочу помочь… — с неожиданными слезами в голосе ответил Тави, — и я…
Ивара вывернулся, протянул руку, погладил его по щеке. Лишь мгновение, но этого хватило, чтобы Тави успокоился и замолчал.
— Завтра я поговорю с тобой о прочитанном, — тихо сказал Ивара, — и когда-нибудь, возможно, поговорю с тобой о… Если я молчу, это не значит, что я тебя не уважаю или считаю маленьким. И даже не значит, что я по привычке играю в игры со своей болью. Это просто стена — как Экватор — стена внутри меня. И как Экватор, она нужна, чтобы моя планета еще какое-то время была отчасти жива. И как Экватор, эта стена делит мой мир пополам. И нельзя запросто ходить с севера на юг.
— Прости.
— Опыт этих человеческих отношений придет к тебе. А ключом к нему, возможно, станет какая-то боль. Но пусть лучше это будет позже. Ты и так уже слишком умный. Теперь спи.
— Сплю.
Наверное, они думали, что Хинта опередил их и уже видит сны, но он тоже не спал — просто лежал с полуприкрытыми глазами. Впрочем, в конце концов он все-таки уснул. А на следующий день воспоминания о подслушанном разговоре сделались для него неясными и странными, словно бы подернулись дымкой.
_____В предрассветный час Хинту разбудил звук декомпрессии. В полусне он испугался, что их палатка повреждена, но потом, приоткрыв глаза, понял, что это было штатное срабатывание люка маленького шлюза. Ему сделалось интересно, кто вышел и зачем, но сон в ту же секунду опять взял над ним вверх, и по-настоящему Хинта проснулся лишь пару часов спустя, когда Тави теребил его за плечо, а в палатке было ужасно светло.
— Что это? — прикрывая глаза рукой, спросил Хинта. — Почему все сияет?
— Это утреннее солнце светит сквозь обшивку палатки. Ивара ушел. Оставил записку-голограмму.
Хинта, щурясь, огляделся, увидел терминал и мерцающее над ним послание — в рассеянном солнечном свете оно казалось совсем бледным.
— Прочитай, — попросил он.
— «День только начинается, а я уже чувствую, сколь мало у нас осталось времени. До цели отсюда час пешего пути. В середине дня нам будет желательно вернуться в лагерь, чтобы пообедать и проверить запасы воздуха. Местность трудная, скалистая, поиски дадутся нелегко. И другого такого дня, как сегодня, у нас уже может не быть никогда. Поэтому я решил не растрачивать впустую резерв утренней бодрости. Я не пойду пешком, а поеду на платформе — сэкономлю время пути. Приятных вам утренних снов. Не торопитесь. Позавтракайте и выдвигайтесь на север. Встретимся через несколько часов на пляже лагуны, омывающей подножие Экватора».
В ответ Хинта сумел издать лишь сонный стон.
Когда они, втроем с Ашайтой, вышли из палатки, в лагере паломников царило похмельное запустение. На тесных палаточных улицах лежал мусор. Единственным агентом порядка выступала старуха, собиравшая с земли использованные плошки для ритуального огня.
— Этим же вечером она продаст их заново, — проследив за ней взглядом, сказал Хинта.
— Точно, — ужаснулся Тави, — ведь главные мероприятия только впереди. Неужели все эти люди будут на ногах? Они же не спали.
— Не просто не спали. Они пили. Но думаю, да, к вечеру они оживятся, и все пойдет по второму кругу. Фермеры — крепкий народ.
Они зашли в одну из стационарных гостиниц, умылись в общественной купальне и поели в бесплатной столовой. Рядом со столовой был развернут маленький куврайм. В утренние часы он стоял закрытым, однако даже сейчас из него тянуло удушливым дубящим запахом крепкого пойла. Принюхиваясь к этой вони, Хинта подумал, что о количестве и качестве выпитого вполне можно судить по пролитому.
— Мой отец, должно быть, сейчас очень грустит. Вся праздничная выпивка прошла мимо него. Думаю, в этом есть некая справедливость, закон равновесия.
