Хинта заслонил экран шлема от солнца и всмотрелся в подножие Экватора.
— Я что-то вижу. Кажется, это его дрон.
— А где он сам?
— Думаю, отправился исследовать тропу, которая идет вдоль Экватора. Ведь именно этого он хотел.
Тави коснулся коммуникатора своего шлема.
— Ивара.
— Да, — ответил тот, — …где?
— Что?
— …вязь. Вы где?
— Видим твой дрон.
— Хорошо. Подождите…..нашел…..четверть часа.
— Что? — повышая голос, переспросил Тави. — Ивара, у тебя все хорошо?
— Да…..пропадаешь…..потому что…
Его голос окончательно стих, в эфире осталось лишь тихое шипение. Тави встревоженно повернулся к Хинте.
— Думаю, он хотел, чтобы мы подождали его четверть часа. Это я понял. Но почему заглохла связь? Такого почти никогда не бывает.
— Бывает, если встать в нескольких метрах от подножия Экватора. Фирхайф мне рассказывал. Или если ты под землей, под нависающими скалами, в узком ущелье. Или если пыль попала в передатчик. Возможно, с ним сейчас все это сразу.
Они спустились на пляж, дошли до дрона. Там в нетронутом виде лежала часть снаряжения Ивары. Песок был девственно чист — лишь следы машины и человека. По ним было видно, что учитель прошел по берегу зигзагом.
— Видишь? — показал Тави. В одном месте, у самой воды, были странные следы. Набегающая волна успела их немного сравнять.
— Словно он упал, — удивился Хинта. Теперь он тоже встревожился.
— Нет. Он стоял на коленях. Возможно, он пришел сюда так рано, что мог отсюда наблюдать рассвет.
Они помолчали. Потом Тави подошел к следам и опустился рядом с ними на песок — не вставал на колени, а просто сел и вытянул ноги, позволяя волне облизывать сапоги скафандра. Хинта, отпустив Ашайту кружиться по берегу, примостился рядом. Солнце играло в волнах. Было очень тихо, слышался только плеск воды, но какой-то не грозный, словно она льется дома. Это оттого, что здесь нет ветра, подумал Хинта, Экватор и скалы такие высокие, что заслоняют это место со всех сторон, и мы словно в центре небольшого кратера, или нет, скорее, это похоже на скальный амфитеатр с видом на море. Он зачерпнул песок ладонями. Песчинки были грубые, крупнозернистые, отсверкивавшие медно-золотым блеском, как сам Экватор.
— Хинта, — спросил Тави, — ты когда-нибудь задумывался, чем является любовь, как она выглядит изнутри, как отличить ее от других чувств?
Хинта удивленно взглянул на него. Какое-то неясное чувство подсказало ему, что вместо прямого ответа здесь следует задать встречный вопрос.
— Это потому, что ты волнуешься за Ивару?
— Да. Именно из-за него я думаю об этом прямо сейчас. Но мой вопрос носил объективный характер. Я просто хочу знать твое мнение.
— Но я ничего об этом не знаю, — пожал плечами Хинта.
— Ты любишь Ашайту.
Они оглянулись и посмотрели на малыша, который кружился в нескольких метрах дальше по берегу.
— Это как часть меня, — сказал Хинта. — То есть, да, я люблю его; когда ему плохо, я осознаю это наиболее ясно. Но когда все в порядке, я совсем об этом не думаю. Он всегда рядом. Я все время о нем забочусь. Это как дышать: пока воздух идет, ты не замечаешь его.
— Так я любил маму. Но это закончилось. А теперь я не могу перестать думать об Иваре и о том, что он чувствует в последние дни. Даже когда я говорю о других вещах, я продолжаю держать его в уме. Он словно печать на моем сознании. И это жжет меня изнутри. Я не могу помочь ни ему, ни себе. Это не похоже на то, как я любил маму. Это сводит с ума. И мне кажется, что он так же сошел с ума по своим друзьям.
Хинта вздохнул. Его мучили сомнения насчет того, о какой любви говорит Тави. Это смущало. При этом он все лучше понимал, что друг не в своей тарелке. Тави проявлял невероятную способность скрывать свои чувства по поводу Ивары. Но чувства накапливались, и вот что-то прорвалось.
— Его друзья умерли. И да, ты ничем не можешь ему помочь. Да он вообще не мог на нас с тобой рассчитывать. Он приехал сюда и думал, нет, знал, что будет один. Теперь мне кажется, что именно это меня в самом начале напугало: что ты вот так на нем зациклен. Я знаю, что вел себя ужасно. Но я… — Хинта хотел сказать, что собирался спасти Тави, но успел понять, что это ложь. — Я ревновал. Боялся, что ты будешь общаться только с ним. Все оказалось не так, но теперь тебе из-за него плохо.
— Не из-за него. Это не в нем. И даже не между нами. Это только во мне. Мне было плохо из-за мамы. Я хорошо знаю, как это, когда другой человек тебя мучает. Ивара меня не мучает. Возможно, он мучает себя. А я мучаюсь, просто глядя на него. Это такая эмпатия?
— Ты очень хороший человек, — с грустью сказал Хинта. — Я вот не чувствую чужую боль. Ни твою, ни его. Послушай, я не знаю, как все это в целом переменить. Но могу тебя сейчас отвлечь. Может, тебе хоть немного полегчает. Помнишь, у нас ведь был план поплавать? Мы уже не найдем лучшего времени и места, чем сейчас. Давай скоротаем ожидание.
— Ладно, давай, — помедлив, согласился Тави.
— Наклонись, я надую твой скафандр.
Тави послушно подался вперед, и Хинта подкрутил вентили на его ранце. Через мгновение они увидели, как расправляется ткань. Тави удивленно поднял руки и стал смотреть, как они разбухают. Скафандр отлипал от его тела, растягивался, превращаясь в воздушный пузырь. Тави не выдержал и рассмеялся, и Хинта захохотал вместе с ним, потому что еще никогда не видел эту потолстевшую версию своего друга. Им пришлось встать на ноги, так как Тави в раздувшемся скафандре уже не мог сидеть. Потом Хинта отрегулировал настройки клапанов, чтобы давление не было слишком высоким.
— Теперь ты надуй меня, — попросил он. Даже Ашайта остановился и начал удивленно смотреть, как меняются формы их тел. Чтобы его успокоить, Хинта переключился на его радиоканал.
— Мы немного поплаваем, а ты не отходи далеко от Иджи, хорошо?
— Со, — отозвался Ашайта. Хинта и Тави, смеясь и неуклюже шаркая растолстевшими
