Хоэль облизнул губы, а потом медленно скользнул по женщине взглядом — снизу вверх.
— Но я пока оценил только то, что снизу, — сказал он, и от его приглушенного голоса Катарину пронзила сладкая дрожь. — Снимите платье. Совсем.
— Насчет платья речи не было, — возразила Катарина, отпуская подол. Черная ткань с легким шелестом скользнула вниз и скрыла даже кончики туфелек — как и полагается уважаемой вдове.
— Вы сказали, там, — Хоэль указал взглядом на лиф платья Катарины, — все такое же красивое. Я хочу посмотреть. Немедленно.
— Думаю, надо остановиться на этом
— Сегодня у вас шнуровка спереди, служанка не понадобится, — заявил Хоэль, ерзая в кресле. — И вообще Вы покорная жена, если мне память не изменяет? Муж требует — жена подчиняется.
— А вы требуете? — почти прошептала Катарина.
Ей показалось, что муж заколебался. Во всяком случае — опустил ресницы, словно раздумывая. Катарина смотрела ему в лицо, и мыслей не было никаких. Словно человеческое существо превратилось в существо первобытное, живущее не разумом, а инстинктами. Как близко она сейчас чувствовала мужа. Как будто поглаживала не взглядом, а рукой его смуглую щеку, подбородок с ямочкой, твердые, крепко стиснутые губы. Вот бы он немного приоткрыл их, улыбнулся — у него замечательная улыбка. И смех чудесный — задорный, заразительный Губы — рубины, зубы — жемчуг. Ах, как бы ей хотелось стать вором, чтобы украсть и эти рубины, и эти жемчуга
Хоэль вдруг посмотрел на нее в упор, и Катарина, застигнутая врасплох, снова затрепетала.
— Снимите платье, — сказал Хоэль, и голос его прозвучал глухо. — Я обещаю, что не притронусь к вам. Буду только смотреть.
Это было что-то совершенно новое — раздеваться перед мужчиной напоказ. Что-то бесстыдное, но совсем не греховное. Ведь он — ее муж. Муж перед небесами».
Пальцы Катарины скользнули по черному корсажу и потянули шнур, скреплявший края лифа. Расстегнув пояс, она позволила платью упасть на пол, придержав его за рукав, чтобы тяжелая ткань легла бесшумно.
Теперь женщина стояла посреди комнаты в одной только длинной нижней рубашке с глубоким вырезом.
— Мне продолжать? — спросила Катарина тихо, обняв себя руками за плечи.
— Да — выдохнул Хоэль.
Белая ткань соскользнула невесомой волной, и Катарина предстала перед мужем во всем великолепии алого шелка. Ажурные чулки, кокетливые подвязки, оборки коротких штанишек, и еще алый корсет — утягивающий и без того стройную талию, и такой низкий, что оставлял женскую грудь совершенно открытой. Нежные полушария — белые, атласной гладкости даже на вид, дерзко приподнимались над краем корсета.
Хоэль сделал движение, чтобы подняться из кресла, но Катарина предостерегающе покачала головой:
— Вы обещали, — напомнила она, — не нужно вставать.
— Не нужно Поздно уже, — проворчал он, но уселся глубоко в кресло и сцепил руки пониже живота.
Подавив смешок, Катарина подняла руки, отчего груди упруго подпрыгнули, а Хоэль с присвистом втянул воздух. Она вынула шпильки и тряхнула головой, позволяя волосам свободно упасть.
Рыжие пряди скрыли ее до самых бедер, и она отбросила их на спину, представ перед Хоэлем во всей своей истинной красе. Он сделал вторую попытку подняться, и Катарина выставила вперед ладонь, призывая его остановиться. Хоэль помедлил, а потом вскочил рывком.
— Черта с два я там буду сидеть, — заявил он, подходя ближе.
— Вы обещали
— Обещал смотреть, — подтвердил он, обходя жену кругом, как бык на корриде обходит тореро, выбирая, с какой стороны лучше напасть. — А смотреть там или здесь — об этом речи не было.
— Говорите, как адвокат, — заметила Катарина, но не мешала ему наслаждаться зрелищем в непосредственной близости. — Вертите словами в свою пользу.
— Никогда не умел, — сказал Хоэль, останавливаясь позади нее. — Но как же мне нравится все, что я вижу
Она неторопливо перебросила волосы на грудь, открыв для обзора точеную шею и спину, прикрытую корсетом лишь до лопаток. Горячее мужское дыхание тут же опалило шею. Катарине показалось, что она ощутила легкое прикосновение губ — полупоцелуй, легкий, как полет перышка на ветру — но муж оказался верен слову и не дотронулся по-настоящему. И это влечение при невозможности прикосновения было мучительно-сладким, волнующим до дрожи в коленях.
— и нравится все больше и больше, — продолжил Хоэль тихо.
— Вы принудили меня к этому, — ответила Катарина, блаженно закрывая глаза.
— И ни о чем не жалею, — сказал он. — Можете сердиться на меня Да хоть прокляните!.. Но это преступление — прятать такую красоту. Вы вы прекрасны.
— Неужели? — переспросила Катарина с невольным лукавством.
— Вы — самая красивая женщина на свете, — заверил он ее пылко. — Вы вся — как будто из драгоценных камней. Ваша кожа, как слоновая кость, а губы — алые, как рубины, а зубки — белее жемчуга. Так бы и съел ваши зубки, только вы их все время прячете.
— Какое коварство! — усмехнулась Катарина, удивленная, что им обоим пришли одинаковые мысли, а в следующее мгновение она изумленно распахнула глаза, потому что ее муж начал нараспев декламировать стихи. Ее стихи. Вернее, стихи Гарсиласо де ла Васо.
— Прячешь ты и жемчуг, и рубины,
Только улыбнешься — я богат.
И как вор, наживою томимый,
Я мечтаю воровать стократ.
Сумасшедший вор я — не иначе.
Что поделать? Разум потерял!
Ночью каждою, надеясь на удачу,
Лишь твои рубины воровал.
Вот луна взойдет над Тьергой томной,
И спешит вор в тот же самый дом.
Будь щедра, моя златая донна,
Будь щедра со мной — простым вором, -
Хоэль читал стихи не спеша, с выражением, а Катарина слушала, прикрыв рот ладонью, чтобы спрятать улыбку.
— Так мне удастся украсть ваши рубины? — прошептал он ей на ухо.
— О, какие пламенные строки, — ответила Катарина тоже шепотом, с трудом сдерживая смех. — Вы решили поразить меня чужой галантностью? Если мне не изменяет память, это сонет дона Гарсиласо.
— Вообще-то, это мои стихи, — ответил ей
