— Да что вы! — тут Катарина не выдержала и расхохоталась. Она пробежала по комнате и схватила бархатный халат, приготовленный заботливой Лусией, и сложенный возле туалетного столика, и набросила на плечи. — Я потрясена, дорогой Хучо. Что же вы молчали раньше?
— Это что-то изменило бы? — спросил он, жадно обшаривая ее лицо взглядом. — Вы полюбили бы меня, если бы узнали, что я и де Васко — одно лицо?
— Де ла Васо, — поправила его она, словно не замечая вопроса про любовь. — А вы говорите правду? Что-то до этого времени вы не проявляли никакого стихотворного таланта.
— Скажем, вы и не пытались рассмотреть во мне хоть какие-нибудь таланты, — нашелся он с ответом.
— Еще что-нибудь прочитаете? — спросила Катарина сладко, как пропела, и уселась в кресло, где до этого сидел Хоэль, точно так же закинув ногу на ногу.
— Вам понравилось? — спросил он.
— Очень, — заверила Катарина. — Обожаю любовные стихи. А уж узнать, что мой муж — это поэт, который свел с ума всех женщин Арагона
— Так я прочту еще, — сказал он, обрадовавшись, как ребенок.
— Читайте, — великодушно разрешила Катарина.
— Актер плохой, забывший роль свою,
Влюбленный, робкий пред тобой стою.
Молчу не оттого, что нечего сказать,
А оттого, что на устах печать –
Печать любви. И я молчу, страдая,
Но как ее сорвать — увы! — не знаю.
Я на коленях пред тобой стою,
Любовь моя, печать сними свою, -
читая сонет, Хоэль опустился на колени перед креслом, а на заключительных строках руки его словно нечаянно легли на колени Катарины.
— Для уст, запечатанных любовью, ваши весьма красноречивы, — заметила она, пока он сначала робко, а потом смелее принялся оглаживать ее — колени, полные икры, тонкие щиколотки, заставляя чуть развести ноги. — А для человека, давшего обещание, у вас слишком короткая память, — голос Катарины предательски дрогнул, и, ободренный этим, Хоэль скользнул ладонями от ее коленей и выше, коснувшись горячими пальцами нежной кожи повыше чулок.
— Я от вас совсем угорелый, донья, — зашептал он хрипло, и глаза его заблестели безумно, как у дикого зверя. — Все эти ваши вещички они чудо, как хороши, но я хотел бы посмотреть на вас совсем без них!..
— Вы обещали, — сказала Катарина твердо. — Придите в себя.
Ей нелегко пришлось в этой борьбе — и бороться пришлось вовсе не с Хоэлем, а с собой. Его страсть, его порыв, такое откровенное желание — не спрятанное под маской учтивости, не загнанное в рамки приличия — не могли оставить ее равнодушной. И сколько же нужно было приложить усилий, чтобы устоять перед этой дикой силой.
— Надо остановиться, — повторила она.
Помедлив, Хоэль убрал руки, напоследок погладив и сжав колени жены, а потом встал и отвернулся, взъерошив волосы и шумно вздохнув.
— Вы обещали только смотреть, дон Поэт, — сказала Катарина, обращая все в шутку и поспешно запахивая халат. — Все, посмотрины закончены, отправляйтесь-ка спать.
— Да уж, — он оглянулся, окинув ее таким откровенным взглядом, что им впору было зажигать фитили у свечей, — самое время для сна.
— Спокойной вам ночи, Хучо, — пожелала она с улыбкой.
Он ушел, ничего больше не сказав, а Катарина распахнула окно, жадно и с наслаждением вдыхая ароматный ночной воздух. Он охладил ее разгоряченные щеки, а рядом пела какая-то ночная птица, и Катарина сидела на подоконнике, слушая ее пение, пока не взошла луна.
Какое восхитительное чувство — быть такой развратницей, но оставаться при этом в ладах с собственной совестью. Это ведь не она сама разделась перед Хоэлем, это он заставил ее. К тому же, он — ее собственный муж. Как приятно соблазнять собственного мужа! Упав в постель, Катарина зарылась лицом в подушку и засмеялась.
Ах, если бы он и в самом деле был ее мужем
21.
Проклятие ведьмы
За завтраком Хоэль был не в настроении. Это стало понятно, когда он опрокинул молочник и тут же обругал его, да еще так круто, что стыдливая Лусия заткнула уши. Катарине тоже было неприятно, но она сделала вид, что ничего не заметила.
Трапеза закончилась в гробовом молчании, после чего Лусия отправилась в лавку — покупать шелковые нитки для вышивания, а Катарина устроилась с книгой у окна в гостиной, намереваясь провести пару утренних часов за спокойным и приятным занятием.
Она ждала, что муж тоже займется чем-нибудь увлекательным и спокойным, но вместо этого Хоэль уселся на диван, позади Катарины, и она затылком чувствовала, что муж так и буравит ее взглядом.
Но Хоэль молчал, и Катарина постаралась сделать вид, что увлечена чтением. Только о каком чтении могла идти речь, если в присутствии этого мужчины она катастрофически теряла способность складывать буквы в слова. Конечно же, он сердит за вчерашнее. Но она не чувствовала за собой никакой вины. Ему ничего не обещалось кроме приятного зрелища, а насчет остального
Вздохнув, Катарина посмотрела в сад, где над розами порхали бабочки.
Как хорошо безмозглым бабочкам. Летай, кушай пыльцу, люби без оглядки, и нет никакого страха — пусть даже летишь на открытый огонь или прямиком в клюв прожорливой птице. У людей все иначе, они понимают, что один неверный шаг — и погибнешь, как безмозглая бабочка, полетевшая на огонек. Неуверенность, сомнения, страх
Что она могла сказать Хоэлю вчера?
Да, вы волнуете меня. Да, я грезила о вас все эти годы. Но мне нужно нечто большее, чем страсть. Мне нужна сказка, мне нужно дрожание сердца, а не тела Мне нужна любовь
Ах, это и звучит-то глупо. Так наивно, так по-женски
Вчера Хоэль читал ей стихи — про любовь. Но разве не выглядело это забавным? Потому что стихи о любви — это не любовь, это только слова. Причем, чужие.
Она не сдержала усмешки, вспомнив, как он огорошил ее, назвавшись поэтом Гарсиласо. Хитрец. Обманщик. Нет, такому нельзя верить, если ты — нежная бабочка.
Но он продолжал сидеть позади, и напряжение все нарастало. Катарина постепенно теряла
