— Соблюдайте приличия. Двое пьяных мужчин — это будет слишком для Каса-Пелирохо.
Он хохотнул и погрозил ей пальцем:
— Не беспокойтесь, донья! Мы будем вести себя тихо, как мыши.
— Вы сами-то в это верите? — пробормотала Катарина, глядя в окно, как ее муж идет к конюшням — легко, весело, будто танцует фламенко напоказ.
23.
Серенада для прекрасной донны
— Ну на черта вы так надрались, — ворчал Трончиталь, подпирая Хоэля плечом.
— Куда — надрался? — протянул тот. — Да я трезв, как монашка во время поста.
Трончиталь только хмыкнул:
— Посмотрели бы на себя со стороны. Видок еще тот.
— А, пустяки — Хоэль пощупал опухшую скулу. — Ты же знаешь, что на мне все заживает, как
— Как на собаке, да, — закончил бывший оруженосец. — Но только лезть на кинжалы с голыми руками не нужно было.
— Как — с голыми? — обиделся Хоэль и остановился посреди улицы. — У меня была лавка!
— Идите уже, — Трончиталь пихнул его, понуждая переставлять ноги. — Увидит вас донья в таком виде, и вы ей ни под каким соусом милы не будете.
— Я ей и так не сильно нравлюсь, — доверился Хоэль.
— Не удивительно, — буркнул оруженосец.
— Я ей многим обязан, — продолжал поверять ему Хоэль.
— Вы мне это уже сто раз говорили.
— Она такая красивая, — Хоэль опять остановился — прямо посреди улицы, запрокинул голову, подставляя лицо луне, и закрыл глаза.
— Опять!.. — почти простонал Трончиталь. — Да, она красивая. Топайте, давайте!
— Давать — не мужское дело, — отрезал Хоэль, но от любовных грез очнулся и довольно бодро пошел по улице. — Она красивая, — завздыхал он уже через пять шагов, только спряталась, как улитка в свое черное платье
— Что? — переспросил Трончиталь, услышав что-то новенькое.
Хоэль промолчал, но оруженосец понял его правильно.
— Похоже, вы хотите сорвать с нее платье, — произнес он многозначительно.
— Нет, не сорвать, — замотал головой Хоэль. — Ты рассуждаешь, как конюх! С ней нельзя силой, она — слишком хрупкий цветок. Но и по своей воле она этого не сделает. Я пытался, только что-то не получается.
— А что вы делали? Стихи ей читали?
— Читал, — отмахнулся Хоэль.
— А цветы дарили? Конфеты?
— Нет, я ей купил чулки
— Чулки — это хорошо. Но поверьте моему опыту, знатные доньи любят не вещи. Вещи ценит голытьба, а благородным и богатым доньям нужно внимание.
— Я был внимателен, как как — слов для выражении мыслей не хватило, и Хоэль попытался помочь собственному красноречию, изобразив что-то на пальцах.
— Конфеты, цветы, серенады, — деловито сказал Трончиталь. — И ни одна красотка перед вами не устоит.
— Ты думаешь? — засомневался Хоэль.
— Я — знаешь, — отрезал Трончиталь.
— Может ты и прав, — Хоэль оглянулся, кого-то высматривая на темной улице.
— Кого ищете?
— Музыканта Как петь серенаду без музыканта?
— Час от часу не легче! Сейчас за полночь!
— Так серенады поют ночью, голова твоя капустная, — сказал Хоэль, погладив Трончиталя по макушке.
— Проспитесь и споете завтра ночью, — пошел на компромисс бывший оруженосец.
— Стану я откладывать на завтра такое приятное занятие!
— Да где вы найдете музыканта ночью?! — потерял терпение Трончиталь. — Идемте уже домой! Проспитесь, а потом уже делайте глупости!
— Здравый совет, — признал Хоэль. — Так и сделаем.
Катарина не могла уснуть до полуночи — сон так и не шел, потому что муж болтался непонятно где. Сначала она сердилась, что он слишком веселится, потом злилась, представляя, что в таверне, куда он отправился с Трончиталем, наверняка будут сговорчивые девицы, которые задерут подол не только для демонстрации чулок. Чувства были настолько сильны, что Катарина не пошла в садовый домик, а тут же, за столом, написала мадригал:
Любовь и ревность об руку идут,
И мне не сбросить их коварных пут.
Избавиться я от любви мечтал,
Но тут же в цепи ревности попал
Вскричал: «О ревность, тигра ты сильней!
Твой яд мучительнее яда змей!
Клыки твои, что гложут исступленно,
Страшней зубов ливийского дракона!
Уйди же прочь! Изыди! Пропади!
Дай сердцу биться без препон в груди!».
Но лишь ослабит ревность путы, вновь
Мучительно пленит меня любовь.
Пока мысли были заняты стихами, было легче, но как только мадригал был написан, тревоги вернулись с новой силой. Катарина вспомнила, что на премьере уличной пьесы Хоэля уже хотели убить. А вдруг на него напали и сейчас?..
В груди похолодело, и Катарина метнулась от окна к порогу и обратно.
Надо ли собрать слуг и идти разыскивать Хоэля?
Но она тут же отказалась от этой безумной идеи — бродить отрядом в ночи, отыскивая мужа. Это смешно, это позорно, совершенно недостойно герцогини дель Астра. Значит, остается только ждать?
Переодевшись в ночную рубашку, укрыв плечи шалью, Катарина сидела в кресле, подтянув колени к груди, и вздрагивала от каждого шороха.
К трем часам усталость взяла свое, и она задремала, свернувшись в кресле клубочком. Ей виделось что-то тревожное, даже страшное — кто-то гнался за ней, или она пыталась найти выход и не находила
Катарина вскочила с бешено колотящимся сердцем, еще не понимая, что ее разбудило. В первую секунду ей показалось, что где-то орет осел, которому отрезают уши.
Что это?! Кто-то издевается над животным? Но почему в ее саду?
Первым порывом Катарины было позвонить в колокольчик, вызывая горничную, поручить ей разбудить Эбрурио и выгнать охальников вон, но рука ее замерла на полпути, потому что дикие крики вдруг обрели смысл:
— На призыв мой тайный и страстный,
О, друг мой прекрасный,
Выйди на балкон.[1]
Катарина подумала, что сходит с ума, потому что узнала и голос, и песню. Это это ее муж
