Друг поморщился.
– Исключение. Но настоящий преподаватель должен понимать, что всегда существуют исключения из правил. Он не хотел давать тебе даже шанса…
– Не только он, – возразила я. – Вся экзаменационная комиссия, кроме Валлиуса. И, в конце концов, он все же подписал приказ о моем зачислении. Значит, Брайон его как-то уговорил. Не представляю, как, конечно…
– Скорее всего, – Рон язвительно усмехнулся, – Арманиус просто решил не скандалить, а подождать немного – мол, само отвалится. А потом попросту забыл о тебе.
Сердце кольнуло обидой. Ну да, он забыл…
– Забыл – и ладно, – сказала я тем не менее спокойно. – Зато не мешал учиться. Мне Байрона хватало и других аристократов.
– О да, Асириус. – Друг закатил глаза. – Я до сих пор помню его зелье правды и…
– И не можешь ему этого простить. – Я хихикнула.
– Такое не прощается, – ответил Рон кровожадно, и я расхохоталась.
Чуть позже, торопясь к Арманиусу, я вспоминала тот случай.
Это было в самом начале второго курса. Байрон подговорил одну из наших однокурсниц-аристократок, у которой был день рождения, угостить всех пирожными. У остальных они были нормальными, а вот в наши с Роном оказалось добавлено зелье правды – запрещенный реактив, заставляющий того, кто его употребит, говорить одну только правду в течение двух часов. Никакого противоядия. Единственный способ избежать выбалтывания собственных тайн – закрыться где-либо и не выходить.
Мы с Роном быстро поняли – что-то не так. Но убежать и закрыться сразу не вышло, потому что мы находились в аудитории перед началом лекции, и несколько однокурсников встали перед дверью, с ухмылками закрыв нам пути отхода. А Байрон начал задавать вопросы…
Удержаться от ответов, попробовав зелье правды, невозможно. Ну, так пишут в книгах, по крайней мере. А на деле оказалось, что нет ничего невозможного, но, как это обычно бывает с невозможным, оно безумно сложное.
Асириус задавал вопросы то Рону, то мне, и в основном они касались чего-то неприличного. Я не особенно слушала ответы друга, сама лихорадочно пытаясь придумать, как выпутаться из этого кошмара, когда Байрон вдруг спросил:
– Янг, ты влюблен в Эн?
– Нет! – рявкнул друг и зарычал от бессилия. Асириус, кажется, удивился.
– Нет? – переспросил он. И переформулировал вопрос: – Может, ты любишь ее?
– Да! – ответил Рон, и я покосилась на него, открыв рот. А Байрон уже под хохот переполненной аудитории спрашивал у меня:
– А ты в кого влюблена, Эн?
Я почувствовала, как ответ срывается с языка, и, поднеся к лицу ладони, пальцами закрыла себе рот. Зажала так, что стало больно костяшкам. Рот пытался открыться и ответить, и чем сильнее он пытался, тем сильнее я сжимала пальцы.
Не скажу! Ни за что не скажу!
Вокруг хохотали.
– В кого ты влюблена, Эн? – переспросил Асириус, и я почувствовала, что еще пара секунд – и я не смогу удерживать в себе ответ.
Меня спас Рон, долбанув по мне обморочным заклинанием такой силы, что я моментально отключилась и повалилась на стол, потеряв сознание, а сам… сам он выпрыгнул в окно.
Ага, с шестого этажа. Заклинание левитации мы в то время знали плоховато, поэтому он чуть не расшибся. Вскочил на ноги и побежал в кабинет к проректору.
Асириус тогда отделался выговором и парой дней исправительных работ, да и не только он – замешана оказалась вся группа. Так получилось, что нетитулованными магами в нашей группе были только мы, поэтому никто и не заступился. «Что их теперь, всех исключать? – оправдывался куратор. – Да, зелье запрещено к использованию, но можно подумать, что никто никогда не нарушал запреты во время учебы! Побаловались, пошутили – типичные студенты!»
Тот случай многому научил нас с Роном, и больше мы никогда и ничего не ели из рук аристократов.
А насчет любви мы поговорили тем же вечером, как только я вышла из университетского лазарета.
– Байрон – придурок, – сказал Рон. – Не знает, что любовь бывает разной. Эн, я надеюсь, ты мне поверишь. Я не влюблен в тебя, но я тебя люблю. Как друга. Честное слово!
Я улыбнулась и потерла все еще саднящее место, куда попало его обморочное заклинание.
– Я верю. Как я могу не верить, если на днях видела, как ты целуешь эту… Люсинду из параллельной группы? Вот она, кстати, расстроится, когда услышит.
– Ерунда, – отмахнулся Рон, и действительно – они с этой Люсиндой скоро расстались.
И не только с ней. Друг менял девушек чаще, чем перчатки, – ни с одной надолго не задерживался.
А я вот ни с кем не встречалась. За мной ухаживали, конечно, но мне так никто и не понравился за все эти годы. Наверное, слишком сильна оказалась моя детская любовь к Арманиусу.
Эн с утра была полна оптимизма, и Берт очень хотел бы разделить ее надежду, но не получалось. Даже если Эн достала кровь императора, разве сможет капелька крови потомка Защитника переломить действие Геенны? Резерв он отдал как плату за то, чтобы вернуться в прошлое, иначе портал бы не открылся. И Арманиус не верил, что в этой ситуации можно все исправить всего лишь кровью императора.
Но он ничего не говорил Эн. Если не получится – скажет. А пока он молчал, наблюдая за тем, как она прикрепляет к его коже датчики, аккуратно вводит иглы, делает ему уколы, ставит капельницу с темно-красным раствором. Он знал – что бы сейчас ни случилось, он все вынесет.
Берт слишком хорошо помнил, каким было это утро в прошлой реальности.
– Я сейчас включу датчики, – тихо сказала Эн, напряженно оглядывая Арманиуса. Она вообще была напряженной, хоть и полной надежды. – И одновременно с ними – капельницу.
– Будет больно, – иронично заметил Берт, но Эн не улыбнулась.
– Да. Даже если не получится, сегодня контур восстановится полностью. Но я надеюсь, что…
– Я понимаю. Включай, я готов.
Эн кивнула и, вздохнув, сначала подкрутила капельницу, а затем в тело Берта полился ток пополам с силой.
Иголки в его теле вибрировали от напряжения, и Арманиус, потерявший способность двигаться, как только лекарство потекло в вену, ощутил – и увидел это внутренним зрением – как ввинчиваются они в узловые точки контура, как по ним струятся ток и сила, обматываясь вокруг контура, излечивая его. Боль при этом была такая, что хотелось выть, но выть не получалось. Ничего не получалось – только дышать, хрипло и прерывисто, и молиться Защитнику, чтобы все это поскорее закончилось.
Сильнее всего болело сердце. Берту казалось, что в него тоже вставлена игла, через которую несчастный орган накачивают то ли воздухом, то ли жидкостью, – в любом случае было ощущение, что оно сейчас разорвется. И каждый его толчок отдавался громом в ушах, словно кто-то колотил по голове гигантским молотком.
Сколько времени это продолжалось, Арманиус не осознавал. Но закончилось все очень резко – он вдруг понял, что не может больше дышать, а следом провалился в вязкую, тягучую темноту.
Когда Берт очнулся, в библиотеке оказалось демонски холодно. Так холодно, как будто он не в доме лежал, а на улице. И рядом слышались всхлипы.
Арманиус медленно открыл глаза, вздохнул – в груди до сих пор чуть побаливало, и глубокий вдох сделать не получилось, – и увидел
