Но как не пойти? Да, отец и братья преступники, посмевшие погубить императора. И не рядовые заговорщики. Тер наготове стоял со второй бомбой – на случай, если с первым бомбистом что-нибудь непредвиденное стрясётся. А Речер на подхвате был. Всё же маг и не просто какой-нибудь техник, а боевой офицер, пирокенетик. Единственный, между прочим, из ныне живущих, способный трёхметровую стену огня поднять. Так что, никаких сомнений нет, преступники, смертной казни заслуживающие.
Дира даже мать, прилюдно от родства с ними отказавшуюся и не постеснявшуюся публично, в присутствии журналистов и зевак показания в суде давать, не осуждала. Точнее, осуждала, конечно. Но не вслух. Сама-то ничего внятного не сказала, лишь блеяла, да все бумаги, которые ей подписать сунули, подмахнула не читая.
Только вот… Старший Кассел, лишённый лордства и правом рождения данных привилегий, это ещё и папа. Тот самый, что её «лучиком» называл. Тот самый, кто вместе с ней ночами не спал, помогая выхаживать подобранного зайчонка со страшной раной на лбу – крестьяне сено косили, не заметили в траве зверёныша, вот и полоснули. Тот, кто грохнул по столу кулаком, первый и последний, кажется, раз в жизни на жену голос повысив. И оплатил-таки учёбу в университете. Тот, кто её к алтарю Близнецов вёл и, откинув фату, шепнул: «Будь счастлива, лучик!». Это папа.
Это старший брат, вечно в детстве её пугавший рассказами о призраках. Тер, из папиросной бумаги мастеривший крылья и прыгавший на них с крыши старой конюшни. Сказавший, что стащил материнскую брошь и утопил её в пруду. Хотя сорока просто стянула украшение с дировской куклы. Весельчак, балагур, постоянно в кого-то искренне влюблённый Тер, неспособный пройти мимо лавочника, избившего мальчишку. С тех пор у наследника Ван’Касселов переносица так и осталась кривоватой.
Это брат, способный глухой ночью вытащить сестру из кровати, чтобы показать, как он сам – сам! – научился создавать искры какой-то там повышенной температуры и прожигательной способности. Речер, вечно обложенный книжками на ковре в библиотеке – чтение в кресле он презирал. Вчерашний кадет и нынешний офицер, блестящий от гордости как новенькая монетка. Двадцатилетний старик, вернувшийся из лазарета с рубцами во всю спину, оставленными ему на память о встрече с гоблинским шаманом. «Знаешь, чего я боялся больше всего? – спросил он, глядя на цветущую яблоню. – Что тебя не увижу вот так: в шезлонге, с книжкой. И чтоб весна и дурацкая шляпка».
Да, они преступники. Кроме корпения над скучными финансовыми отчётами в тёмном кабинете с монументальной тяжёлой мебелью; кроме лёгких, легкомысленных и невесомых, как предутренний туман стихов; кроме лекций в кадетском корпусе и полевых учений были и споры всё там же, в отцовском кабинете, за наглухо закрытыми дверями. Высокие дебаты с цитатами из классиков, переходящие в очень даже плебейские ссоры до хрипоты, до потрясания кулаками и обугливающихся ножек мебели. На них Диру охотно пускали. И её мнение выслушивали. У умной девушки всегда найдётся что сказать о судьбах родины, совести, чести и долге. И как проблемы решать – естественно, гуманным и цивилизованным способом – она, конечно, знала.
Да, на увлекательные домашние посиделки сестру и дочь приглашали. На таинственные ночные встречи, проходящие в не менее таинственном «мужском клубе» нет. А потом случилась свадьба и всё закончилось. Родные с их интересами остались где-то там. У Диры же появились свои заботы, гораздо более важные, чем честь и долг гражданина.
Правда, следователь ей очень быстро и доходчиво объяснил, что увлекательная эквилибристика для ума никакое не безобидное семейное увлечение, а государственная измена. «Речи, порочащие императора и государство» – только за одно это полагалась смертная казнь.
– Вы же не желали зла императору, верно?
– Не желала…
– Наверное, вы и не понимали, о чём толкуют ваш отец с братьями?
– Не понимала…
– Вы не хотели?.. Вы не стали бы?.. Вы просто юная женщина, ничего не смыслящая в таких вещах?
– Нет… Нет… Да…
– Но вы ведь помните, о чём они говорили?
– Помню…
– Расскажите?
– Расскажу…
За четыре допроса в сыром, мрачном, будто он в подземелье находится, кабинете и стала слабой, ничего не понимающей женщиной с хорошей памятью. Она действительно не подводила. Струпья облезшей краски на кирпичных стенах, крохотное зарешеченное окошко под самым потолком, запах сырости и тараканов не забывался. А ещё лучше помнились полицейские-надсмотрщики. Нет, ничего страшного они не делали, даже грубостей особых себе не позволяли. Им просто было всё равно, ну вот совершенно. Дира не Дира, дело об убийстве Его Императорского Величества или о мелкой покраже из лавки, смертная казнь или пальчиком пригрозят – ну вот абсолютно всё равно. Наверное, леди Ван’Риссель они и за человека не считали. Просто работа.
И отец с сыновьями Кассел тоже просто работа. А вот следователь, кажется, действительно хотел ей помочь. Потому она и стала, в конце концов, только зрителем.
***
Оказалось, что пришла она слишком поздно, хотя Дира думала, будто собралась слишком рано. Уснуть этой ночью девушка и не рассчитывала. Но и просто лежать в постели не смогла: крутилась веретеном, сбивая подушки и простыни в ком. Встала, как только за окном посерело. Даже служанок не позвала, оделась-умылась сама. И, тихонько выскользнув за садовую калитку, пошла. От особняка Ван’Рисселов до площади Луны пешком путь неблизкий. Но стирать ноги лучше, чем по комнате метаться.
Когда Дира до места добралась, часы на ратуше десять пробили, а казнь на полдень была назначена. Но на площади не протолкнуться уже. Да и все окрестные улочки забиты экипажами и рычащими, встающими на дыбы ящерами, напрочь забывшими от общей нервозности о том, что они приручённые животные. Девушка едва протиснулась боком, то и дело укорачиваясь от хоть и подпиленных, но всё же внушительных когтей, и постоянно извиняясь.
На самой площади о вежливости пришлось забыть и поработать локтями. Собравшимся зрителям, конечно, такое поведение не слишком понравилось. И плащ леди обдёргали, и густую вуаль чуть не оборвали, и шляпку она едва не потеряла. А уж столько нового о себе узнала – на десять бы лет хватило. Но к помосту Дира всё же пробралась.
Ничегошеньки страшного, мрачного или угнетающего, кроме названия, в эшафоте не было. Высокая такая – в полтора Дириных роста – сцена. На ней четыре столба с перекладиной. Вот петли, со слеги свисающие, могли бы нагнать жути, наверное. Но уж больное маленькими и какими-то неправдоподобными они снизу смотрелись, да ещё на фоне радостного василькового неба.
Люди поразили гораздо больше. Нет, тоже никаких средневековых ужасов. Стояли спокойно, беседовали чинно, сплёвывая на мостовую семечную и ореховую
