Тем циничнее прозвучал вопрос Молчуна:
– Скажи, когда мы отправлялись в тайгу, ты видел их? Слышал их голоса?
– Какая разница? Ну, слышал! Снились они мне, укоряли. Как будто что-то не сделал…. Мог же всё предотвратить! Это я! Понимаете, я должен был вести девчонок в школу! И тогда Кэт уехала бы позже. А я поленился, проспал…
– Успокойся, – попытался дотронуться до него Маруся.
– Не надо меня трогать! – он сжал лицо ладонями, загребая пальцами глубокие морщины на лбу. – Какая теперь разница? Их не вернуть.
– А ты хотел бы, чтобы они вернулись? Мёртвые? – закурил Молчун.
– Ну зачем ты? Чего в душу лезешь? Слышал я голоса! И успокойся! И Спортсмена жидким видел! Что с того? Опять свои теории насчёт телепатии богу? Да где он, твой бог?! Мы сидим тут непонятно для чего. Ничего не нашли: ни золото, ни лекарство, ни людей. Меня чуть два раза не подстрелили. Зачем? Так бог захотел? Мы так захотели? И не черти нас искушали, а вон они, – Борис махнул на прикемарившего Бортовского. – Где он был, бог, когда… мои девочки… Пьяный водила – вот кто стал моим богом и чёртом. За что мне это? За что?
– Потому что хочешь, чтобы они вернулись, – жестко приговорил Молчун. – И они вернутся, если так пойдёт дальше. Разве ты не видишь, что получается? Нас читают, как книги. Говорят нам то, о чём мы думаем или даже боимся думать. То, что глубоко внутри. В подсознании, если хочешь. Оживают мёртвые, их рубят на куски. Вертолёт должен был взорваться ещё в небе, а стоит целехонький. Загадки необъяснимы. Но пока они есть, надо их решать, сопротивляться, жить.
– Не хочу! Не желаю ничего понимать. Отойди, Маша. Не трогай меня. Вот посмотри на него – ни перед чем не останавливается. Ни перед горем, ни перед страданиями. Помешался на своей идее. А я знаю, что он хочет сказать. Банальность, типа – всё предопределено. Кем? Кто он – определяльщик? С такой теорией, конечно, людей очень просто кишлаками взрывать.
– Перестаньте! Чего вцепился? – вмешалась Маруся. – Не можете спокойно поговорить?
– Хорошо. Поговорим спокойно, – Балагур раскраснелся. – Значит, господин молчальник, вы верите в бога и, как следствие, принимаете на веру потусторонние силы и все подобные сказочки, включая вампиров?
Молчун думал. Почему он не всегда может передать словами всё, что понимает? Почему между мыслью и словом возникает промежуток? Откроешь рот, и опоздал, или за тебя сказали, или твои слова не ко времени.
– Я верю в то, что вижу своими глазами и в то, что постигаю путём размышлений, – медленно ответил он. – Пытаюсь понять, взвесить, чтобы знать, как действовать дальше. Если мы столкнулись с мистикой, то это надо признать, пока не найдём другого объяснения.
– Допустим. Но сваливать проблемы на потусторонних, не слишком ли? Тогда уж лучше погрузиться в безделье и ждать, когда они за тебя решат. Может быть, ты верующий? Так признайся! Сейчас это модно. Все ударились в религию. Ты из чьейных будешь? Православный или кришнаит?
– Мне плевать, – отрезал Молчун, – есть бог или нет. Я просто хочу узнать, что с нами здесь происходит и что может произойти ещё.
– Без чудес не обошлось, – согласилась Маруся.
– Не верю я в чудеса! Это удел фантастов и бездельников, – продолжал спорить Балагур. – У иллюзионистов и то всегда второе дно под рукой.
– Знаешь, во что я верю? – Молчун встал и, растопырив руки, словно собирался обнять весь мир, заявил. – Ты сам говорил, что человеческий мозг выделяет какую-то энергию. Энергия мысли! Я верю, что наши мысли живут, наши поступки – поступки навсегда. Есть воздух, леса и реки, облака и солнце. И есть над или под, а может и меж ними пара небесных тел. Туда уходит энергия желаний и мыслей, порок и бессилие. А мы принимаем за везение и неудачу наши же злые и добрые дела.
– Будет каждому по делам его. Это мы уже слышали, и не раз. И даже читали на воротах концлагерей. По-твоему, если Христа распяли, евреи вечно будут маяться?
– Ты только представь, Борис! Силы добра и зла, вечные соперники, борются за каждого из нас. Я не знаю, кто посылает испытания, но они для чего-то нужны. Иначе нет смысла в существовании.
– Заканчивай, – поаплодировал Борис. – Наше испытание в себя пришло.
Командир, немного подремавший, завозился и повернул орошённое потом лицо:
– Не спите ещё? Может, развяжете, а? Ну поиграли в пленныхраненых и хватит? Между прочим, ремень прямо на рану давит. Больно. Развяжите?
– Не понимаешь, значит, Боря, моё мироощущение? Признаться, и сам до конца не всё понимаю.
– Начитался газетной ерунды. Знаю, как всё это стряпается. Тираж нужен. Спрос. И находятся предсказатели и миссии всякие. У каждого своя теория.
– Как тебе объяснить? Попы – они, конечно, надумали многое. У шорцев три божества. У нас святая троица. И тут же бог – един. И прочая себе противоречащая мура. Я человек простой, в таких делах не сведущ. Но чувствую сердцем – неспроста всё. Должна быть цель у человеческой жизни. А что крупнее цели, чем путь к богу?
– Полностью согласен. Развяжите? Пожалуйста. Никуда не убегу.
– Как хочешь, понимай, – не слушая Ивана, рассуждал Молчун. – Словно подсказывают мне в последнее время, как поступать правильно. Этого бугая ловко обложили, с бандой расправились. Когда радиста нашли, ну не лежала у меня душа к нему подходить. А Толя подошёл. Когда же он сам куролесить начал, пришло знание, что рубить его надо.
– Скоты! Оглохли! Развяжите меня!
– Чего разорался? Попался, так лежи и сопи в обе дырочки, – насупился Молчун.
– На минутку! Всего на минутку! Плохо мне.
– Может, с ним и вправду что случилось? – сжалилась Маруся.
– Ладно, – Иван перевёл дыхание и уставился мутными глазами на мучителей. – Не хотите. Тогда сами. Там, в кармане, – кивнул подбородком, – ампулы, шприцы… – Кольни, браток, ну? – упрашивал Бортовский. – А лучше я сам. Развяжи, хорошо?
– Как же тебя угораздило, Иван Николаевич? – вздохнул Балагур. – А мы и не подозревали. Что теперь с ним делать? Развяжем? Пусть травится?
– Наркоманам верить нельзя, – Молчун обшарил трясущегося Командира, вынул из нагрудного кармана упаковку со шприцами и почти пустую коробку с ампулами. – Ну, денёк!
Одно хлеще другого! Удивил ты меня, Иван Николаевич.
– Коли же, чёрт! В кулак! Развязывать не надо! В кулак и всё!
– Не буду, – Молчун зевнул. – Спать охота.
– Ах ты, гнида болотная! Корреспондент, ты хоть!
– Кончай над человеком издеваться, – посоветовала Маруся. – Всю ночь спать не даст. Орать будет.
– Я его лечу, – подмигнул Молчун, – от вранья. Может, Иван Николаевич про академика рассказать захочет?
– Это жестоко, Геннадий. Напоминает пытку.
Но Молчун уже никого не слышал, он отломил
