— Славный…
Трубы, извивающиеся откормившимися гусеничными пиявками с отвратного вида черными дырами разверзшихся пастей, закончились, быть может, скоро, а быть может, и до тошноты нескоро; в любом из случаев Аллен больше в упор не понимал, с какой скоростью двигалось время, двигалось ли оно вообще и что делали они с Юу сами: шли, сидели или и вовсе спали с открытыми глазами, наяву рассматривая окутывающие ликерным туманом трансгенные сны.
У Аллена разрывалась ноющей дятловой болью голова, половинчатая недостаточность кислорода давила на вжавшиеся виски, в глазах с усердием плыло. Руки и ноги слушались плохо, в крови не хватало пузырьков оживляющего газа, и шаг получался пьяный, будто у лунатика на променаде, железо под подошвами успело сложиться в забитый полыми перилами мост, и где-то там, далеко-далеко внизу, зубрилась гвоздичными провалами яма без возврата, в которую если упадешь — уже никогда не выберешься, сколько ставок на красное ни делай.
Если, конечно, ты самый обыкновенный человек, а не такой вот маленький Юу, который, кажется, то ли не чувствовал сокрушающей усталости, то ли попросту не привык ее проявлять или узнавать в явившееся полиэтиленовое в белизне лицо.
Пока Аллен едва переставлял ноги по клонированным мосткам, не находя возможности сориентироваться, в какой части ада они очутились, откуда тут взялись поднимающиеся к мрачному небу облака смрадного пара, почему стены выглядят рыжими, кирпичными, когда на ощупь — обычное железо, пока думал, что они пробродили здесь по меньшей мере часов пятнадцать с промежутка последней остановки, пока мучился жаждой и накатывающей прибоем депривационной сонливостью, Юу начинал с параллельной частотой вести себя всё более и более…
Странно.
Причем странно даже для Юу, потому что прежде Уолкер, пусть, быть может, и не так хорошо с удивительным созданием знакомый, за ним подобных проявлений не замечал.
Мальчишка, отмеряя пространство методичными шажками, не кусался, не пытался удрать или огрызнуться на оброненные невпопад слова: просто шел, брел, топал следом, послушно сворачивая там, где седой экзорцист считал нужным свернуть. Немножко пошатывался, немножко покачивался, тускнел глазными фонариками, серел лицом, и сколько бы Уолкер ни пытался с ним заговорить, сколько бы ни тормошил за плечо и ни называл обращенное посвистом имя — Юу внимания не обращал. Юу, черти, считал.
Что он там считал — Уолкер не знал тоже, пусть и узнать, конечно, старался, да только спрашивал — тут же натыкался на новые цифры, новую игнорирующую пустоту, застывшее на мордахе черемушное безразличие, замешанное в одной ступке с липовой пыльцой повального отрешения.
Сзади, воткнутая между спиной и ремнем форменных штанов, болталась прихваченная книга про приключения Аладдина, во рту щипалось прокушенным языком, глаза жглись зевотными слезами, мозг и сердце тревожно гудели, а мальчишка, сколько его ни кличь, отвечал трехсложными номерами, досчитывая ровно до пятисот одиннадцати, ненадолго замолкая и заново начиная нарастающий отсчет от круглой штампованной сотни.
— Четыреста девяносто девять. Пятьсот. Пятьсот один. Пятьсот два…
— Эй, славный.
— Пятьсот семь. Пятьсот восемь. Пятьсот девять…
— Да славный же… Юу!
— Пятьсот десять. Пятьсот одиннадцать.
— Всё, всё, хватит уже! Прекрати немедленно! — ни орать, ни поднимать на него рук Аллен не собирался, и всё же, щуря ноющую красноту воспаленных глаз, задыхаясь не то жаждой, не то забившейся в лёгкие отравленной химической пылью, не то просто паническим страхом так и не понять, так и потерять в пропастных подвалах, ухватился за шкирку лагерной рубахи, стараясь не реагировать на сорвавшийся с детских губ сдавленный писк. Вздернул, встряхнул, придушил натянутым воротником под самое горло, чтобы хорошенько прочувствовал да вкусил, и уже после, ругнувшись, придавил детеныша к гулко брякнувшим мостовым ограждениям, наклонившись так низко, чтобы как можно лучше, как можно ближе разглядеть распахнувшиеся навстречу буранные глазищи. — Что, черт побери, ты делаешь?! Если это такой способ повеселиться — хоть я и сомневаюсь, что ты в принципе способен веселиться… — то он ни разу не веселый, хороший мой! Перестань, пожалуйста, пугать меня!
Мучное личико, искаженное тоненькой сеточкой-морщинкой, упавшей с челки на переносицу, вытянулось, истончилось, притворилось полупрозрачной рисовой шелковицей.
Губы, выглядящие так, словно вынырнули из соленых глубин наползающего на песок океана, названного где-то и когда-то Сновидением, опасливо, облизывая каждое слово кончиком проверяющего на наличие яда языка, выспросили:
— О чем… о чем ты опять, дурак…? Я не… не понимаю тебя…
Кажется, Уолкеру этот ответ не понравился.
Скривившись, невесть каким бесом заболев, он, надавив махиной немалого веса настойчивее, настырнее, заставил его почти-почти откинуться назад, притесняя до того, что спина, изогнувшись, растянулась над пропастью, больно впечаталась в железо проступающими тут и там костяшками, ноги едва не соскользнули в жадно забившуюся пропасть, одним лишь чудом оставшись топтаться на удерживающей шаткой платформе переходного моста…
Что, впрочем, тоже обещало продлиться не так и долго, если этот кретин продолжит напирать, а кретин всё продолжал и продолжал, теснил и теснил, будто в упор не соображал, что пытается натворить, и бессмертный для всех Юу всерьез сомневался, что даже его мозг сумеет самого себя собрать, если сбросить его с такой высоты да разбить красной заваркой на хренову кашу.
— Сколько еще ты собрался меня игнорировать, скажи мне, ну?! — упираясь по обе стороны от чернявой головы затвердевшей сталью напряженных рук, пролаял собачий Уолкер.
— Да о чём ты…
— О том, что сколько можно отмалчиваться, когда тебя зовут?! Я думал, мы разобрались с тем, что я тебе никакой не враг! Так какого же черта эти твои выходки опять продолжаются, Юу?!
Несмотря на то, что выбеленный пылью и жизнью идиот горланил, выплевывая сиплым просквозным рыком как будто бы должные что-то объяснять объяснения — мальчишка сути не понимал, и если бы не недавний разговор, если бы не Аладдин с заколдованными ягодными коврами и подаренное седым кретином обещание невысказанных историй — Второй с радостью бы его самого сейчас сбросил вниз, чтобы полетал, побился тупоумной башкой и подумал, прежде чем вот так внезапно пугать пробудившимся бесконтрольным сумасшествием, о котором заранее предупредить не додумался, но…
Разговор случился, Аладдин начистил локтем и дыханием золотой светильник, в гулкой тишине труб тонул амфитеатр тусклой цинковой раковины, не видевшей воды с цельный десяток лет, а где-то позади висело перевернутое изуродованное распятие, собранное из досок кроватных спинок — даже не особо верящего во что-либо Юу коробило от воспоминания о случайной трубной встрече в заискивающем красном свету.
Этажи, покрытые тайной ветрогонных труб, хранили совсем иные эфиры и запахи, шелесты и шорохи, призрачноватое передвижение перемолотых желтых листьев, набросанных неизвестно кем и неизвестно откуда. В царстве труб наследственным троном правили незнакомые Юу законы, неразъяснимые размытые ощущения,
