— Да не враг ты мне, дурила… — хрипя под ломающим натиском, всё отчетливее пытающимся сбросить с поскрипывающего моста, просипел доведенный до инстинктивной влаги под веточками ресниц мальчишка. Запрокинул голову, уставившись поехавшему крышей олуху в глаза. Стиснул зубы и, пытаясь вложить столько искренности, сколько в нем хранилось, как мертвые мушки хранятся порой в старой стеклянной банке, не то взвыл, не то почти-почти проплакал: — Я вообще не пойму, чего ты на меня взъелся! Чего я такого сделал, балбес ты несчастный?! И прекрати на меня уже напирать! Хочешь, чтобы я туда грохнулся, да?! Хочешь, чтобы я сдох?! Ты для этого меня вытаскивать собрался — чтобы самому, что ли, угробить?!
Ответа он тем не менее получить…
Не успел: Уолкер, одурев от сорвавшегося с губ укорительного откровения, наклонился еще ниже, и мальчишка, отшатываясь не столько страхом или нежеланием оставаться рядом, сколько одной машинальной инерцией, почувствовал, что хилые металлоломные балки все-таки этой их идиотской буйной возни…
Не выдержали.
Железо, ссутулившись в вытянутую шею старой заводной черепахи, затрещало, забренчало, зазвенело даже прежде, чем он успел пошевелиться или придумать, что можно сделать в этот несчастный последний миг, чтобы только не грохнуться в низовье вместе со слетевшим с мозгов придурком; запульсировали поршни и поручни, накренились поддерживающие почти весь возложенный вес прутья, с визгом и лязгом вывалились из пазов закрепляющие ржавые винты в пятнах борзовой фальшивой меди…
И почему-то на целом маленьком свете, запечатанном в вечный лабораторный круговорот да открывшиеся теперь вот трубы, не осталось иного колдовства, кроме как потянуться, пока еще можно, ухватиться руками за белую экзорцистскую шею да втиснуться в чужую грудину, отчаянно громыхая паровозным сердцем, заоравшим на уши о нежелании смерти настолько ошалело и громко, что рассудок переклинило, пальцы стиснулись сильнее и даже ноги, отрываясь от уходящего из-под них пола, попытались приподняться, чтобы оплестись вокруг Уолкеровских бедер поясами завернутого узлами корабельного каната.
Юу почувствовал, как мгновенно обмякло выбеленное солдатское существо, отделевшись и освободившись от погасшего золистой искрой невидимого беса. Как руки, помешкав с три-четыре рычажных удара, обхватили его поперек туловища, как потянули прочь от неустойчивой тверди, как постарались уберечь от дышащего в затылок скользкого падения…
Перегородки, прошедшись колбочками пятнистого домино настороженной разбухшей дрожи, отвалились от мостового полотнища в один и тот же момент с обоих краев; накренились, скосились, всхрапнули умершими во сне стариками из общей больничной палаты, разболтались досочными дебаркадерами с синих заливов и, потеряв опору, мазнув Второго по вспоротой коже задетых лопаток, дружной нестройной руладой сиганули вниз, уносясь настолько далеко, что вместо грохота, должного переполошить каждую подземную крысу, отдались лишь тихим пыльным хлопком, будто кто-то наивно-глупый пришел и швырнулся в пруд созревшим и крепким, но жалким для васильковой стихии желудем.
Подчиняясь пробудившейся инерции, оступаясь на разлитых по поверхности мостика лужах, Аллен отпрянул назад, крепко удерживая повисшего на нем мальчишку, но поскользнулся, напоролся на вторую половину перильного борта, и та — проклятьем сиамских близнецов, участью попугаев-неразлучников, левым и правым полушарием единого организма, — повторяя недавнюю сестринскую судьбу, даже не зашаталась, словно древние полостные зубы, а так просто вылетела из своих гнезд, будто стояла в них одним лишь соломоновым чудом, будто не падала только потому, что никто не додумался впустить в царство камня и железа странствующего ветра в белом плаще с мшистым капюшоном о струне северных трезвонных сосулек.
От ополчившегося удара взвыло тело, от страха вспыхнула голова; Аллен, отлепив от себя орущего уже во весь голос Юу, вскинул того на вытянутых руках, попытался налечь на застывший в невесомости вес, вложить всего себя в критически необходимый рывок, чтобы оттолкнуться, вывалиться на финишную прямую, почувствовать подошвами бетонную или холодно-сплавленную смертницу-землю.
Наверное, у него частично получилось. Наверное, левая рука, действующая по собственному усмотрению, никак сейчас не связанная с парализованным ужасом мозгом и оглушенной детским криком душой, активировалась сама, в ту же секунду вонзаясь когтями в металл кровоточащего моста так плотно, чтобы вспороть его навылет и обхватиться с иной стороны, а потом…
Потом, не успев толком свалиться на подогнувшиеся колени, не успев вернуть себе хотя бы частичного равновесия, Аллен ощутил, как мост, простоявший здесь не один, не пять даже десятков лет, просел с визгливым стоном в сокрушительное пике.
Рядом пуще прежнего завопил Юу. Заматерился, забился, с яростью лесной куницы вырвался из укушенных разжавшихся рук, после чего, в надламывающийся голос пожелав сдохнуть — то ли им самим, что весьма и весьма опрометчиво, то ли мосту, который и без пожеланий подыхал, то ли тем, кто его построил, но и так уже наверняка давным-давно сдох, — ухватился оказавшимися неожиданно сильными ручонками за подол мехового плаща, дернул, не выпуская из пальцев, и ринулся вперед, к той части подземного курзала, где заканчивались выступающие подвесные трапеции и начинались прибитые к стенам перегородки, на которые можно было понадеяться успеть забраться, дабы хоть как-нибудь скрасить незавидную участь того, кто впервые выбрался из проклятой, но все же куда как более безопасной поганой клетки.
— Сволочь! — чертыхался и рыдал Второй, не смея оглянуться, но остро чувствуя, что Аллен рядом, приходит капля за каплей в себя, пытается отдышаться и собрать остатки разлетевшихся битым стаканом сил, а мост где-то там, в несчастных двух десятках метров за спиной, с бешеным грохотом проваливается, отмирая струпьями прокаженного тела от переставшего существовать в гармонии организма. — Сволочь ты седоголовая! Паршивая! Идиотская! Гребаная и мерзкая, бесполезная тупая сволочь! Мне тоже херово, что ты думаешь?! Мне давно уже нужны мои чертовы таблетки — мне кажется, я тоже вот-вот начну разваливаться по кускам, как этот хренов мост, а их из-за тебя взять теперь негде! Мог бы додуматься их с собой прихватить! Хоть что-нибудь прихватить, раз уж все равно поперся меня воровать! С какого дьявола ты на меня набросился?! Убить захотел?! Даже я сдохну, если грохнусь с такой высоты! Разобьется в суп хренов мозг — и можешь сколько угодно воскрешать, один черт не воскресну! Идиот… идиот ты с редкостно пустой башкой!
— Но тогда… с какого тогда… С какого черта ты меня тогда игнорировал, Юу?!
В их бешеных скачках теперь снова лидировал оклемавшийся Уолкер.
Вырвался, более-менее вернувшись в себя, вперед как раз в
