Когда она вернулась домой, тошнота и жжение в лёгких унялись. Дышалось легко, и она не замечала калёной духоты в комнате. Ана подумала, что всё бы отдала, только бы забыть этот разговор. Ей не стоило ходить. Неизвестность лучше.
Она ненавидела этого врача с некрасивым бугристым лицом – его манеру говорить, вечные «хорошо», произнесённые невпопад, его полные неуклюжие руки, ворох бумаг на столе, фигурку в виде вахата, всё здание этой проклятой агада-лаи, до которого нужно так долго идти пешком. Почему она должна верить? Почему она должна вообще принимать это всерьёз? Она же чувствует сама. Она же знает.
Ана никак не могла успокоиться.
Она взволнованно ходила по комнате. Дыхание участилось, руки дрожали. Она включила радио, но передавали лишь сумрачную тишину, помехи и какой-то неразборчивый крик.
Врач наверняка ошибся. Его аппарат, обжигающий лёгкие, неправильно работал. Она обязательно пойдёт к другому врачу, вновь запишется на полное обследование. Ведь ей же стало лучше, её не обмануть! Ей уже говорили, что у неё осталось всего несколько месяцев жизни. Они уже ошибались раньше.
Близился полдень. Из окна казалось, что вся мостовая занесена песком.
Долия
Несколько дней подряд Ана собиралась утром в видая-лая и, уже одевшись, понимала, что ей некуда идти. Больше не надо пробиваться через толпы на Самкаре, не надо ждать на станциях опаздывающие поезда.
Однажды она заметила необычное оживление на улице внизу – под её окнами толпились непонятно откуда взявшиеся люди, взвивались в воздух настойчивые крики, трубил тревожный горн. Ана подумала, что начался какой-то внеурочный праздник, шествие гуляк по старым кварталам, торжественный парад, но потом по сверкающим в утренних лучах путям пролетел пассажирский состав.
Нивартан наконец открыли.
Ана так поразилась, что долго смотрела на бадван, прислонившись лбом к холодному после ночи стеклу. Она вспоминала, когда в последний раз садилась на поезд на Нивартане. Казалось, это было много лет назад.
Спустя несколько часов радостный раж под включённым бадваном затих. Ана оделась и спустилась на улицу.
Она чувствовала себя хорошо, дышалось легко, голова не болела – утренние инъекции теперь её не отравляли. Приближался полдень, однако солнце скрывали редкие облака, и привычное для такого часа пекло получило неожиданную отсрочку.
Ана вспомнила – год назад она так же шла по этой полуденной улице, опаздывала на урок. Ей нездоровилось после укола, а маска с забитыми фильтрами издавала при каждом вдохе надсадный хрип. Нив улетел в пустыню, далеко за южную стену – в первый или второй раз. Ана физически ощущала то расстояние, которое их разделяло – долгие мили выжженного солнцем песка. Но теперь она чувствовала лишь пустоту.
По бадвану пролетел поезд. УАны заложило уши от гвалта колёс. По мостовой неслась длинная стремительная тень от состава. Поезд замедлял ход.
Ещё до́ма, планируя полуденную прогулку, Ана решила, что обязательно прокатится по старому маршруту, сядет на поезд, уходящий с Нивартана, и, возможно, доберётся до самой видая-лая, зайдёт поздороваться с Илой и Садом – со всеми, кого сможет застать. Сад спросит её о самочувствии, и Ана ответит, что чувствует себя хорошо. Ведь она и правда выглядит здоровой и сильной. Она улыбнётся. И Сад поверит. Он спросит, когда она собирается вернуться, когда её вынужденный отпуск подойдет наконец к концу, и Ана…
Она замерла, уставившись на перрон. Поезд уже отбывал – пронёсся над улицей упредительный гудок.
Когда состав, сверкая слепыми окнами вагонов, скрылся за поворотом, Ана развернулась и пошла домой. Её маска издавала протяжный хрип.
Вечером ей позвонила Ила.
– Ты как? – спросила она. – Обратно не собираешься? А то у нас тут целый завал. На меня все твои классы повесили.
Ана помолчала, прежде чем ответить.
– Ты там? – Голос Илы стал громче. – Я совсем тебя не слышу!
– Да, да, я здесь. У меня всё в порядке. Куда лучше, чем… – Она вздохнула, подбирая слова. – Мне, наверное, и правда нужно немного отдохнуть. Так что назад пока не собираюсь.
– Но с тобой точно всё в порядке?
– Да. Со мной всё в порядке.
– Кстати, ты ведь знаешь, конечно, что северную линию открыли? Бывает же такое. И прямо когда ты ушла! Я, кстати, тут подумала… У меня на завтра нет…
Из трубки посыпался треск, и голос Илы потонул в помехах.
– Что? – крикнула Ана. – Что ты говоришь?
Она несколько раз дёрнула за рычаг гииразы, но это не помогало – вместо привычных гудков слышались лишь шипение и треск, как в приёмнике, который никак не может поймать волну.
Ана повесила трубку.
* * *На следующее утро Ане нездоровилось. Её тошнило, она даже не смогла заставить себя выпить чашку хараса – от одного запаха к горлу подступал тёплый комок. Она села у окна и включила радио. По радио говорили о том, что в южной пустыне бушует чудовищный песчаный шторм, который может дойти до города.
Ана прибавила громкость.
– Уже сейчас в южных районах поднялся сильный ветер. Мы рекомендуем жителям по возможности не выходить из дома. Движение поездов на нескольких линиях уже…
Внизу, под окном, пролетел скоростной поезд, уходящий навстречу обещанным ветрам.
– По нашим оценкам, это самая сильная буря за последние сто лет. Все полёты над южными областями нандин отменены. Некоторые считают, что буря может продлиться несколько дней, и до тех пор…
Ане вдруг показалось, что на улице необычно стемнело – что солнце уже затмили песчаные облака.
– Буря была впервые замечена в…
Голос разошёлся резким треском помех, Ана потянулась к приёмнику, чтобы настроить волну, но вдруг обхватила голову и застонала от боли.
– Обычно такие бури… Но уже несколько дней… стало ясно…
Радио хрипело – шум песчаного ветра заглушал голос ведущего.
– …из-за перепадов давления… рекомендуется…
Ана выключила приёмник.
Улица внизу опустела. Ветер поднимал на тротуарах пыль. Вскоре даже маячки на бадване вспыхивали красным.
Ана долго сидела у окна.
Головная боль не проходила. Ана хотела сделать укол, хотя и понимала, что это никак не поможет. Она намочила холодной водой полотенце, положила себе на лоб и прилегла на кровать.
Ей снился песчаный шторм.
Разбудил её звонок.
Ана с трудом заставила себя подняться и подошла к гииразе. Из трубки снова доносились шорох и треск. Ана попробовала набрать номер Илы, треск пропал, но вместо гудков она услышала непроницаемую тишину.
За окном совсем стемнело, ветер усилился. Ана подошла к приёмнику. Тот глухо захрипел, точно песок нарушил все каналы связи. Ана с трудом расслышала слабый, пробивающийся сквозь густую пелену помех голос:
– В центральных районах уже… невозможно определить… движется на север…
Больше Ана ничего не разобрала. Она отключила приёмник.
Комнату накрыла тишина, которую через секунду разрезал глубокий гортанный вой и шелест, напоминающий помехи на радиоволне – как будто эхо от выключенного радио ещё разносилось по улицам.
И тут же всё за
