Киггз наклонился ко мне, и я почувствовала его дыхание на своем ухе.
– Когда святой Пандовди взял Джаннулу на руки, я что-то ощутил. Какую-то печаль, но и облегчение тоже. Как будто я всего мгновение любил ее и теперь хотел, чтобы у нее все было хорошо. Я хотел, чтобы у всего мира все было хорошо. Невероятное ощущение. А потом, прежде чем ты потеряла сознание, это чувство накрыло меня снова, это взрыв… чего?
Я чувствовала, как пылает его огонь, даже с закрытыми глазами. Он горел слишком ярко, чтобы на него смотреть. Я потянулась к нему и дотронулась до его щеки. Он взял мою руку и поцеловал ладонь.
У меня перехватило дыхание. Я казалась себе открытой раной: все ощущения стали в десять раз острее.
– Я не хочу никак это называть, – проговорила я, пытаясь перевести дыхание.
Он рассмеялся – словно солнечные блики на воде.
– Джаннула сияла, но потом святой Пандовди… и ты…
– И Абдо, – добавила я. Он не знал, что видел с нами Абдо.
Киггз продолжал задавать мне вопросы, на которые нельзя было ответить.
– Я хочу понять, что я видел. Хочу знать…
– Святая ли я?
– Нет, я не это хотел спросить, – мягко ответил он. – Но ни в чем себе не отказывай, ответь и на этот вопрос.
Я прищурила глаза еще сильнее. Я медленно приходила в себя, но этот вопрос ускорил процесс, заставил меня вспомнить о своем физическом теле. Моя сорочка – кто переодел меня? – была слишком жесткой и натирала чешую. На пальцах ног остались ожоги. Во рту неприятно пересохло, и мне совсем не мешало бы сходить в уборную. Мое внимание одновременно концентрировалось на всем, что болело, доставляло дискомфорт и неправильно функционировало. Я накрыла глаза рукой.
– Не знаю насчет всего остального, а Пандовди и правда может быть святым.
– Согласен, – произнес Киггз.
– Я видела все, Киггз. Я держала в своем сознании сразу весь мир. – Больше я его уже не держала: я чувствовала, как он от меня ускользает. – Но не… я не могу назвать себя святой.
– Справедливо, – сказал Киггз. – Возможно, на этот вопрос нужно отвечать не тебе.
Я повернулась к нему лицом, все еще не открывая глаз.
– Но это было… невероятно. Я была чем-то бо́льшим, чем я сама, и весь мир был чем-то большим, чем просто мир. Как мне теперь с этим смириться, Киггз? – мой голос дрогнул под тяжестью этой новой печали.
– С чем, моя любовь? – спросил он.
Я обхватила его лицо ладонями. Было чрезвычайно важно, чтобы он меня понял.
– Как после такого снова научиться быть просто собой?
Он мягко рассмеялся:
– Разве ты не всегда была чем-то большим, чем ты сама? Разве это не у всех так? Никто из нас не является чем-то одним.
Конечно же, он был прав. Я наконец открыла глаза и оглядела его солнечную поверхность. Я заметила, что его зубы слегка кривоваты. Это было единственное, что отличало их от алмазов.
Его лицо было слишком гладким.
– Ты избавился от бороды, – пробормотала я.
Его брови удивленно изогнулись.
– Так она тебе все-таки нравилась? Глиссельда не могла понять, как такое возможно.
– Глиссельда! – воскликнула я, убрав ладони с его лица. – Как она?
Он решительно кивнул.
– Она королева, – насмешливо произнес он. – Да еще какая. Мы таких никогда не видывали. – Он улыбнулся. – Мы с ней поговорили и признались друг другу в проступках наших сердец. Я думаю, мы друг друга поняли. То, что остается сказать, пожалуй, должно быть сказано в твоем присутствии, потому что тебя это тоже касается.
Моя голова наклонилась к нему, а потом упала назад и провалилась в подушку. Он опустил голову рядом с моей и провел пальцем по моей щеке. Я вся пошла кругами, словно океан.
– Все будет хорошо, – сказал он.
Он был прав: я это видела. Все было хорошо – или могло стать, если мы все станем над этим трудиться. Мы были пальцами мира и должны были сами в себе наводить порядок.
У меня не было возможности ему это объяснить, потому что он меня поцеловал.
Кто знает, как долго длился тот поцелуй? Я научилась выходить за границы времени.
К вечеру я уже полностью вернулась в себя. Живые существа вокруг меня по-прежнему светились – итьясаари полыхали, словно факелы, – но я уже не могла видеть все одновременно. «Невозможно все время жить вот так», – сказал Пандовди. В какой-то мере это было облегчением. Оставалось множество повседневных дел, которые требовали моего внимания.
Той ночью все итьясаари сидели вместе со святым Юстасом у постели Недуара. Мы провели частную службу в семинарии и погребли его под святой Гобнайт на рассвете. На церемонии присутствовали лишь итьясаари, принц Люсиан Киггз и королева Глиссельда – семьи в Нинисе у него не было.
Дама Окра Кармин, посол его страны, проследила, чтобы были соблюдены все нинийские обычаи: надела на его голову и ноги еловые венки и положила ему сосновое печенье и сладкое сегошское вино. Она плакала больше остальных: ей было стыдно за все, что она сделала и чем оказалась. Я не знала, как ей помочь. Мое прощение – или прощение Бланш – не могли помочь искупить эту вину.
Недуар был погребен в настенной нише в катакомбах собора. Я плакала, вспоминая доброго, неудачливого доктора. Однажды он спросил меня: «Неужели мы сломлены навсегда?» Тогда я не могла ответить на этот вопрос, но теперь, кажется, знала, что сказать. Когда все стали расходиться, я прошептала могильной плите: «Нас никогда не поздно починить, доброе сердце».
Бланш, стоящая на коленях неподалеку, услышала меня. Она встала, стряхнув пыль веков с темно-синего платья (я заметила, что никто не надел белое, хотя это и была похоронная церемония). А потом взяла меня за руку и, ничего не говоря, повела к выходу из катакомб.
Мы поравнялись с остальными на склоне холма по пути к замку Оризон. Солнце скрылось под одеялом дымки, и ветер нес прохладу; скоро должна была наступить поздняя осень с ее дождями. Мы шли вперед, пока вдруг не услышали за своими спинами крик. Голос одновременно казался чужим и знакомым.
– Фина! Принц Люсиан!
Улица была полна людей, которые следовали за нами, делая вид, что идут по своим делам. Киггз подошел ко мне и указал рукой направление.
– Это же не..?
– Да! – снова раздался крик. Абдо вынырнул из-под телеги, нагруженной дровами, и со всех ног бросился к нам.
– Ты его слышишь? – спросила я у Киггза.
– Как его не слышать? Он же орет.
– И буду орать еще и еще! – кричал Абдо. – Не могу прекратить орать!
Он
