Вместо погибшего когда-то при пожаре, еще задолго до Катастрофы, витража с комсомольцами и прочей советской символикой жители станции выложили на стене самодельную мозаику, изображавшую Царицу ночи. Я чуть было не ухмыльнулся, увидев это народное творчество, да вовремя сдержался во- первых, кому ж хочется сгинуть за неуважение к чужим святыням, а во-вторых, нечего смеяться над людьми, что живут себе, другим жить дают, пригрели тебя и приютили. А уж кто во что верит, нам до иной дела нет. Один из жителей 'Петроградской' уверял нас, что на юге и вовсе почитают как бога Сталина, а первого строителя метрополитена Кагановича как пророка его.
И что нам делать? Пальцы гнуть, хамить хозяевам? Ни к чему.
Смотритель явился наутро, видимо, после бесед и молений. Он оказался мальчиком лет семнадцати. Семецкому это, впрочем, казалось естественным. Обернувшись к нам, он объяснил, что тут давно сложилось наследное служение это уже внук того смотрителя, что застал Катастрофу. Должность смотрителя заключается в том, чтобы быть посредником между растениями и людьми.
Оттого на близлежащей 'Петроградской' жизнь поставлена крепко и прочно. И с поверхности подземный народ снабжается растительной пищей. Причем вполне себе годной, не активной. Мы попали на станцию как раз во время заседания Станционного Совета лучшие люди подземного городка решали вопросы жилищно-коммунального толка в кружке под изображением Царицы ночи. Они тихо переговаривались, и к ним никто не подходил близко, чтобы, не ровен час, никто не услышал ботанических тайн.
Станционный Совет поэтому напоминал мне собрание кардиналов во славу могущественного кактуса. Я попросился посмотреть на оранжерею, и смотритель с видимым удовольствием сказал, что ночью это могут делать только посвященные. Но вдруг оказалось, что смотрителя стал просить за нас начальник станции и Станционный Совет. Я догадывался, что дело не во мне, а в Математике, он нажал на какие-то свои хитрые рычаги, и смотритель, скрипя сердце, повел нас в сумерках наружу.
По дороге я спросил его о мутировавших росянках. Очень мне хотелось понять, не едят ли дельта- мутировавшие растения людей вместо мух, хотя из книг я знал, что на самом деле они-то и мух по- настоящему не ели.
Мальчик страдальчески закатил глаза, всем видом показывая, что вот послал Бог первого в жизни москвича, да и тот оказался идиот.
- Отчего нам все время видятся растения-людоеды?! Это все городские легенды, это все от невежества. У нас симбиоз! Симбиоз, понимаете? Нет ничего прекраснее, чем симбиоз человека и растения. У меня ведь и должность такая: не надсмотрщик, а смотритель. Я смотрю и наблюдаю, но никогда не позволил бы себе думать о растениях как о людоедах. Симбиоз вот что главное, это и позволяет нам прокормиться…
- Ну да, - пробормотал про себя Владимир Павлович, - сбор грибов по всему телу.
Смотритель не расслышал его фразы и оттого сказал нечто странное:
- Нет-нет, с грибниками мы боремся.
Мы церемонно сели в оранжерее, опутанной стеблями, и смотритель зажег старинную лампу. Огромное растение действительно медленно открывало свои цветы, похожие на большие белые солнца, те, что я видел в книжках на детских рисунках, с лучиками вокруг, редкими и острыми. Математик достал из мешка странный прибор и поводил им близ основания кактуса. Смотрителя несколько повело от такого святотатства, но он смолчал. Вдруг Ночная красавица выпустила какое-то восьмигранное щупальце, и меня обсыпало ванильной пыльцой. Вскочил, отряхиваясь. Смотритель пораженно посмотрел на меня. Но он смотрел на меня не как на безумца, осквернившего храм, а как на избранного. Оказалось, что это великое счастье и метка на всю жизнь. Я только ухмыльнулся. Математик был четок и непреклонен я в который раз подивился его умению вставить свой вопрос, просьбу или требование в нужный момент. И сейчас он придвинулся к смотрителю и вкрадчиво начал:
- Мы ищем женщину по фамилии Сухова. У нее должна быть еще дочь лет двадцати.
Он сказал это так, что все поняли: таким важным людям, как мы, просто необходимо найти неизвестную женщину
- Сухова? Сухова у нас точно была, но она умерла лет пять назад.
- А дочь?
- Дочь жила у нас на 'Петроградской', да потом ее сманили грибники.
- А что за грибники?
- Да наркоманы. Они тоже пытались договориться с Садом, но ничего у них не вышло. Для разговоров с Садом необходимо не просто знать язык, а понимать ритуалы разговора. Но грибники все живут на Дыбенко. В смысле на станции 'Улица Дыбенко'. Стойте… А вам зачем? С какой целью спрашиваете? Грибами интересуетесь?
- Вы меня удивляете, - жестко сказал Математик и повторил: Вы. Меня. Удивляете.
И было понятно, что это не просто 'нет', но и 'как вы могли подумать?'.
- Ну ладно, - сдал назад смотритель. - Девочка ушла к грибникам, а это значит, что ей осталось жить года два-три. Впрочем, я ее с зимы не видел. Может, ее уже остановил где-нибудь Кондуктор.
При этих словах смотритель зябко повел плечами. 'Эк они боятся этого своего Кондуктора', подумал я.
- А где сейчас эта девочка? - опять очень вежливо, но твердо вернулся Математик к теме разговора.
- Есть одно место к югу отсюда, в сторону 'Горьковской'. Там, около Австрийской площади, они и живут. Вот здесь… Он ткнул веточкой в карту. Только там убежища слабенькие, место гниловатое, и вам девушку уже не спасти.
- Спасибо, нам очень важно было услышать ваше мнение, - с некоторым чиновным безразличием подытожил Математик разговор, и не понятно было, к чему относится эта фраза, то ли с иронией к 'не спасти', то ли ко всему, что рассказал смотритель 'Ботанического сада'.
Возвращаться на 'Петроградскую' мы не стали. Семецкий сначала думал остаться у дендрофилов, но после недолгих размышлений увязался с нами. Я еще думал, не предупредить ли его, какой опасности он подвергается со стороны Математика. Уж если мы побаивались, не уберут ли нас в конце пути, если мы увидим что-то лишнее, то уж его, случайного попутчика, точно не пожалеют. Но Математик отнесся к Семецкому с одобрением, он явно хотел использовать его как одноразового проводника. Правда, когда Семецкий решил прочитать ему в качестве подарка свои стихи, посмотрел на него таким взглядом, что поэт стушевался и забормотал что-то обиженно под нос. Мы стали собираться в путь и прощаться со смотрителем.
- Слушайте, а где вы покойников хороните? - спросил я между делом.
- Что?
- Ну, типа, где у вас кладбище?
- Кладбище? Зачем? Мы их относим в Сад.
И я постарался больше ничего не спрашивать. Вдруг зарядил скучный серый дождь. Интуитивно я дождь любил вода прибивала радиоактивную пыль, если она где и была. К тому же глаза мои еще не до конца привыкли к изобилию света. Вообще за последние несколько недель я изменился и с удивлением замечал за собой новые повадки.
Автомат уже не казался мне чем-то необычным, и меня не тяготила его тяжесть. Прошел адреналиновый шок первых дней после предложения Математика, сделанного в тусклом свете лампочки на станции метро 'Сокол'. Я стал спокойнее, но при этом быстрее реагировал на опасность. Иногда меня пугало то, как быстро я приспособился к новой реальности, ведь раньше я думал, что от одного перехода между станциями в Москве я буду долго приходить в себя, буду всматриваться в каждую деталь и медленно обдумывать любое изменение. Ан нет, жизнь стремительно неслась вокруг меня, а я ничуть не удивлялся.
Математик раскрыл на скамейке гроссбух, чтобы еще раз рассмотреть подклеенную в него карту. Мы определили направления по уцелевшим зданиям и рекомендациям нашего поэта.
Где- то здесь, в районе Австрийской площади, должны были обитать асоциальные люди, как выражались на 'Петроградской', 'грибники', как их назвал смотритель, и, видимо, те, кого зачем-то искал Математик.
