– Они не приходили.
Два дня спустя на пороге возникает полицейский в сопровождении группы в синих защитных костюмах.
– Мы получили сигнал, якобы в вашем доме находится зараженный и младенец без присмотра.
– Это было два дня назад, – огрызается Бен.
Полицейский тяжело вздыхает. Усталый взгляд, покрасневшие глаза.
После инцидента Бен круглосуточно держит окна открытыми. В голове теснятся жуткие картины будущего. Если он вдруг заснет, какой-нибудь неравнодушный прохожий наверняка услышит плач и успеет спасти ребенка от обезвоживания.
По счастливой случайности, редкой как при катастрофе, так и в обыденной жизни, Бену удается напасть на след Энни. Дежурный оператор в больнице подтверждает: да, его Энни числится пациенткой. Правда, не в стандартной палате. Ее перевели в здание студенческой библиотеки, приспособленной под нужды госпиталя. Естественно, вход туда воспрещен и находится под надежной охраной, однако, добавляет женщина-оператор, точно делится чужой тайной, у библиотеки есть преимущество – огромные, во всю стену окна.
Когда Бен вместе с Грейси добирается до библиотеки, возле окон уже собралась небольшая толпа. Обычные люди в масках, несколько детей крепко держат за руку родителей. Вскоре полицейские оцепят территорию, но сегодня еще можно прижаться ладонями к затемненному стеклу и заглянуть внутрь.
Присмотревшись, Бен различает штук пятьдесят коек, стоящих длинными рядами, в проходах снуют медсестры и санитары. Старые лампы и столы сдвинуты в угол необъятного зала, с полок взирают корешки книг.
Взгляд Бена шарит по сторонам и в конечном итоге замечает на кровати в углу фигурку с каштановыми кудрями. Она! От порывистого вздоха облегчения малютка подпрыгивает у него на груди. «Наша мамочка», – шепчет Бен, касаясь губами лысого темечка дочери. Вид Энни, беспомощно лежащей на спине в переплетении трубок, пугает и успокаивает одновременно. Это она, его Энни, какой он привык наблюдать ее в те редкие утра, когда просыпался раньше жены. Какое блаженство узнать наконец, где она.
Бен вынимает дочку из кенгурушки и подносит к окну, та поджимает крохотные ножки, словно жучок. Младенцы не способны видеть дальше четырех футов, утверждают книги, но Бен давно перестал им верить. Новорожденные понимают куда больше, чем считают эксперты. Есть разница между ошибочным и непостижимым.
– Видишь мамочку? – спрашивает Бен. – Видишь?
Но даже сейчас, глядя на Энни, такую родную, когда Бен окончательно убеждается – это она, ее рука покоится на бедре, волосы закрывают лицо, даже сейчас, когда рассеиваются последние сомнения, Бена по-прежнему терзают вопросы: «Где ты? Куда исчезла?»
У Бена появляется новый ритуал: на рассвете, когда он не в силах оставаться дома, они с Грейси отправляются на прогулку в лес. Малышка надежно укрыта полами пальто, под ногами хрустят сосновые иглы.
Днями напролет Бен учит ее словам. Вот горы, говорит он. А это озеро. Над соседской изгородью пари́т колибри, а там наверху стрекочет и тоже пари́т вертолет. Еще небо, такое безоблачное и синее. Синий – так называется цвет. Грейс изумленно хлопает глазенками. Лепечет. Тоненький голосок. Голосок его дочурки. Не без угрызений совести Бен испытывает мимолетное, щемящее чувство радости.
Он пытается запечатлеть в памяти каждую деталь, каждую улыбку, каждый новый жест – вот почему ему особенно недостает Энни, только ее заинтересовала бы любая подробность: содержимое подгузников, долгожданная отрыжка, штучки, которые Грейси выделывает пальчиками ног, любовь, выраженная в мелочах. Он пробует зафиксировать все на бумаге, но тщетно. Слишком много событий, жизни не хватит их передать. Единственный способ сохранить эти дни для Энни – не упустить ни единого часа, ни единой минуты. Хоть в чем-то время осталось прежним – оно идет.
35
На больничных койках, в библиотеке, в огромных палатках, заполонивших двор университетского городка, на кроватях в столовых и учебных аудиториях, в новеньких палатках второй волны, возведенных из материалов, предназначенных для Либерии или Новой Гвинеи, в специальных палатках, устроенных для солдат, которых тоже не пощадил недуг, в безымянных постелях безымянных домов, рассеянных по Санта-Лоре, – узники Морфея продолжают спать мертвым сном.
Город постепенно пустеет, хотя ни один человек не покидал его пределы. Однако уцелевших не покидает ощущение массового бегства – такое чувствуешь подсознательно, подобно огням на периферии, улавливаешь стремления других людей.
Общее количество жертв не поддается исчислению. Возможно, тысяча. Возможно, больше.
Волосы отрастают. Загибаются ногти. Рук катастрофически не хватает. Наконец, даже три пары латексных перчаток не гарантируют защиты от вируса.
Все больше народу умирает. Истощение. Обезвоживание.
Если появляются пролежни, их не всегда успевают заметить.
В Викторианскую эпоху люди страшно боялись, что их примут за мертвых и похоронят заживо. В Санта-Лоре происходит наоборот – людей, неподвижно лежащих на койках, ошибочно принимают за живых.
36
Чуткие наблюдатели уже наверняка заметили группку гражданских, работающих бок о бок с Национальной гвардией. Добровольцы разгружают коробки с провизией в здании старшей школы, их синие джинсы ярко выделяются на фоне камуфляжа. Помогают расставлять койки в университетской часовне. Среди них двое студентов, лиц не разобрать.
Но одна из матерей различает на заднем плане газетного снимка – это, случаем, не ее дочь раздает маски? Какое счастье видеть ее живой! А что за парнишка рядом с ней распаковывает коробки с защитными костюмами?
Мэй – лопнувшая струна снова натянута до предела. Среди всеобщей неразберихи есть неопровержимые факты: они с Мэтью живы. И здоровы. У них две руки, чтобы помогать, две ноги, чтобы отправиться куда угодно, и настойчивое, укоренившееся желание приносить пользу.
Темные глаза Мэтью горят над маской, голос звучит приглушенно, он всегда знает, где хорошо, а где плохо, – компромиссы и нюансы для слабаков. Рядом с ним просто и спокойно. Их путь всегда лежит туда, где требуется помощь. Они действуют как единое целое, как слаженный механизм – вот Мэтью поднимает Мэй за бедра, чтобы та смогла заглянуть в окна в поисках неустановленных жертв – живых или мертвых.
Мэй забывает зарядить телефон. Забывает звонить родителям – ей невдомек, что ее мать присоединилась к группе родственников, разбивших лагерь в нескольких милях от города. Встревоженные семьи днюют и ночуют в своих автомобилях в ожидании новостей. Неужели прошла неделя, как она созванивалась с матерью? Время в Санта-Лоре течет неуловимо, точно во сне.
Им всего восемнадцать, но прошлого больше не существует. А будущее похоже на тень, мелькнувшую в полдень.
Они выполняют любые поручения. На остатки топлива привозят продукты в дом престарелых. Отыскивают больных в спальнях и автомобилях, а иногда – на тротуарах и садовых скамейках. Как-то раз, проходя мимо Общества защиты животных, они слышат отчаянный скулеж и возню. Через окно Мэй различает мужчину, обмякшего за регистрационной стойкой. Двери заперты изнутри.
Не сговариваясь, они начинают действовать – Мэтью хватает мусорный бак и швыряет в окно.
Звон битого стекла сопровождается исступленным мяуканьем.
Кто знает, сколько бедные животные просидели взаперти, без пищи?
