Отойдя на приличное расстояние, они замечают, как двое мужчин забираются в разбитое окно и выскакивают на улицу с какими-то коробками под мышкой.
– Наверняка наркотики. Транквилизаторы и прочая дрянь. Но вреда от этих ребят никакого, – философски резюмирует Мэтью.
На следующий день внимание привлекает потемневшая от воды брусчатка. Однако солнце в зените. На улице тепло и сухо. Сложно сказать, откуда взялась вода. Но стоит Мэй шагнуть в ближайший двор, как под ногами начинает хлюпать. Вода сочится из открытого окна.
Сквозь москитную сетку их взору предстает удивительное зрелище: в гостиной плещется по колено воды. Подпольный потоп.
Вода способна стать орудием убийства, – возможно, обитатели дома утонули во сне. Как быстро оставленное без присмотра жилье приходит в негодность.
– Надеюсь, там никого нет, – говорит Мэй. По гостиной плывут книги и бумаги, мебель бьется друг о друга, словно лодки. – Может, хозяева уехали до потопа.
– А может, они там, внутри, – отвечает Мэтью.
В этом он весь, ее Мэтью. Он сбрасывает сандалии и перекидывает ногу через подоконник. Отчетливый всплеск. Мэй колеблется, охваченная восхищением пополам со страхом. В воде может содержаться вирус. Мэтью распахивает парадную дверь, и на крыльце образуется лужа.
– Входи, смелее.
Мэй спешит на зов.
В доме журчит вода. Тонкой, непрерывной струйкой стекает по ступенькам. Потолок местами обвалился. Сквозь дыры виднеется спальня второго этажа. Потоки стекают в щели, точно в раковину.
– По-моему, тут небезопасно, – шепчет Мэй.
Однако Мэтью уже на лестнице, взбудораженный внезапным шансом спасти чью-то жизнь.
– Надо проверить наверху, – бросает он.
Но Мэй снова сковывает страх. Ей чудится опасность, таящаяся в этих водах, – невидимые монстры. Мертвые тела. В бессознательном состоянии человек способен утонуть даже в луже.
– Надо вызвать полицию, – начинает Мэй и сразу осекается. Идея хороша для прошлой жизни, но в нынешней полицию можно ждать до бесконечности.
Наконец, собравшись с духом, как перед прыжком с обрыва, она поднимается по лестнице. Ковровая дорожка разбухла от влаги. По обоям струится вода.
– Хлещет из раковины! – кричит Мэтью. До Мэй доносится скрип запираемого вентиля. – Трубу прорвало.
Мэй натыкается на что-то твердое – утопленный ноутбук.
– Твою мать! – восклицает Мэтью. – Глянь.
На старинной кровати с балдахином, точно на плоту, дрейфует седовласый мужчина в очках, полностью одетый. Он кажется таким одиноким; впрочем, так и есть, иначе его хватились бы давным-давно.
Мэй подается вперед, но сколько ни вслушивается, не может уловить дыхания. Она кладет руку ему на грудь и – о, радость! – чувствует, как та мерно вздымается и опускается.
– Живой! – констатирует Мэй.
Мэтью переворачивает мужчину и принимается осторожно сгибать и разгибать конечности – профилактика от пролежней.
На полу валяются рукописи, чернила расползлись, смазались, буквы поплыли.
– Да ведь это мой профессор биологии! – ахает Мэй.
Сами занятия припоминаются смутно, но ей очень нравился преподаватель с его страстью к деревьям.
Ребята доставили в медлагеря десятки спящих. Теперь к их числу прибавился профессор.
Спят они исключительно в палатке, словно просторный особняк несет в себе сразу две угрозы – риск заразиться и пуститься во все тяжкие, чему так способствует непростой период страданий.
Но поспать удается не часто – слишком много неотложных дел. Даже по ночам. Дорога каждая минута. Все в новинку – и то, как Мэтью прижимается к ней в темноте, и то, как быстро находит губами ее губы. Никаких рассуждений. Никакого света. Практически никаких раздумий. Ясность, которая движет ими днем, придает сил и ночью.
После они засыпают мертвым сном, молодой, уставший организм берет свое после изнурительных трудов. Их не будит ни треск вертолетов, ни завывание сирен, ни грохот военных внедорожников. Тревога, охватившая городок, не врывается в их грезы.
В лесу, возвышающемся за палаткой, сверчки исполняют свой древний ритуал, короеды подтачивают деревья, обрекая их на долгую, затяжную смерть.
Буквально два-три месяца назад, под пристальным взором сокурсниц, Мэй терзалась бы сомнениями насчет своих отношений с Мэтью, пара они или нет. Но сейчас ей не до того. Пока их связывает опасность, которой они подвергаются изо дня в день. Мэтью рядом. Их пальцы переплетены. Тела соприкасаются. Какая разница, как это назвать? Как-то ночью, прежде чем провалиться в сон, Мэй пронзает шальная мысль, которую она никогда не отважится озвучить: а вдруг их свела любовь к концу света?
37
Напряженные мышцы рано или поздно расслабляются. Приток адреналина иссякает. В какой-то момент к вынужденному затворничеству добавляется новая напасть – скука.
От нечего делать Сара с Либби возвращаются к давно забытой игре – исследуют дом, шарят в запертых ящиках, переворачивают шкафы, до сих пор находившиеся под запретом. У отца множество тайн, можно много чего отыскать по мелочам.
Впрочем, все это для отвода глаз. По-настоящему их влечет главное сокровище – следы мамы, некогда жившей в этом доме. Постепенно им открываются все новые детали: мама любила пастельный лак для ногтей и светло-серебристые тени, однажды она купила в «Ральфе» восемь баночек детского питания и бутылку вина, в букинистическом приобрела книгу об итальянских живописцах, в колледже посетила одно занятие акварелью, однажды ей выписали антибиотики от пневмонии, а она забыла оплатить счет. У нее имелся штраф за превышение скорости. Абонемент в библиотеку. Водительские права. Она хранила фотографию дочерей в бумажнике.
– Знаю, ты не одобришь, – глаза Либби сияют то ли от предвкушения, то ли от азарта, – но как насчет того, чтобы подняться на чердак?
Чердак – его скрипучая дверь отворялась лишь в те редкие разы, когда отец шел расставить по углам мышеловки. Мыши – и перспектива наткнуться на других тварей, пострашнее, – напрочь отпугивали девочек от чердака.
Однако сегодня, вопреки ожиданиям, Сара соглашается:
– Давай.
Дверь заперта, но Либби известно, где отец прячет ключ. Створку слегка заклинило, но один мощный толчок – и она распахивается настежь.
Чердак оказывается меньше, чем думала Сара, и значительно светлей. Солнечный свет струится через пыльное овальное окно, в ярких лучах порхает моль. Пол усеян мышиным пометом. Вонь бьет в нос. Однако все жертвы не напрасны – неподалеку высится гора запечатанных коробок. Либби направляется к ним с победным видом кладоискателя.
Похоже, Сара видела эти коробки пару лет назад – когда Либби пододвигает к ней первую попавшуюся, она без удивления читает надпись, сделанную отцовской рукой. Заглавными буквами на картоне значится имя матери – МАРИ.
– Откуда ты узнала про коробки? – спрашивает Сара.
– Я уже поднималась наверх, – признается Либби.
Удивительно, как сестра умудрилась сохранить тайну в их тесном мирке, где в принципе сложно что-либо утаить.
– Но я их не открывала, – добавляет сестренка. Однако Сара не очень-то ей верит.
Кошки проскользнули в открытую дверь и с интересом принюхиваются. Вскоре Дейзи находит дохлую мышь в мышеловке.
– Давай вскроем их внизу, – предлагает Либби.
Они, словно воры, тщательно заметают следы. Перепачкавшись
