нам придется попрощаться… Благодарю вас.
— Не стоит благодарности. — мэр пьяно качнулся и схватился пухлой рукой за столешницу — До встречи! Желаю вам удачи!
Рытик поднялся со стула, еще раз дружески поклонился мэру, и прошел по ковровой дорожке в гардероб. И только там, стоя перед огромным аквариумом, он почти беззвучно пробормотал сквозь зубы: «Какая сволочь!».
Алые рыбки вылетали под яркие пузырчатые струи из темной пасти грота. Наблюдая за их резвой игрой, он вновь обрел привычное спокойствие.
— Ладно, эмоции в сторону — подумал Рытик — Итак, господин мэр. Что мы имеем с этой скотины? Разинув рот на трехпроцентный откат для его вонючей партии и расставив пошире карман для персональной взятки на пикнике, мэр взамен предоставил мне право поработать в городском архиве. Чтобы я изучил коньюнктуру. И это уже в который раз. Архив — настоящий кладезь. — Арсений Рытик, разведчик Союза Повстанцев, хитро улыбнулся. Почему слово «кладезь» многие склоняют в женском роде? «Кладезь» — он! Колодец по-старорабсийски.
К стеклу аквариума приблизилась диковинная пестрая рыбка. Ярко-красный спинной плавник украшали два черных пятна.
— Ишь, выступает… не иначе, самец перед самкой. Я тоже корчу из себя невесть кого. Целые годы. Живу в особняке, разъезжаю в лимузине, за один ужин выкидываю по триста таллеров, плюс еще эта любовница… Положение обязывает! Ты ведь биржевик, дорогой Рытик. Воротила. «Серьезный человек». Миллионер! Смешно. Миллионы-то чужие. А ответственность — как за собственные. Взялся приращивать подпольную кассу — не говори, что не дюж. А вот рыбок люблю по-настоящему. Эх, как скачут! Аквариум — все ж не темный колодезь. Пещерные рыбы слепы. Их условия жизни определили, какой она будет. Так и у нас, разумных существ… — Рытик вновь посерьезнел — Великий мезлянский ученый, основатель нашей идеологии Марел Карс тысячу раз прав: именно бытие определяет сознание. А там, где сознание пытается управлять бытием — начинается вакханалия лжи. Как сейчас в Рабсии. Но среди этого моря лжи есть кладези подлинной информации. Городской архив, к примеру. Там — скрываемая статистика бездомности и безработицы, данные о доходах и расходах средней семьи, реестр крупных предприятий с числом работающих, документы о реальных собственниках различных СМИ, о теснимых режимом опальных фирмах — потенциальных союзниках подполья. Там отражены и изменения в программах ВУЗов — на первый взгляд мелкие, но позволяющие судить о том, какую бредятину режим на этот раз хочет вдолбить в молодые головы. Там — сводки о положении в полиции, о реальном уровене пьянства и наркомании, и прочая, и прочая. Из рабсийских газет, изолгавшихся насквозь, даже за полгода не выроешь столько, сколько в архиве за пару дней. «Союзу Повстанцев» всегда не хватает информации. Продолжу гнать товарищам сведения через тайник. И все же, основная информация о городе ими получена. Подготовительная работа завершена. Скоро уж начнет дымить из-под пяток у этих подлых скотов, разглагольствующих за коньяком и икрой, что нищета народа — залог богатства Рабсии.
Вспомнив мэра, Рытик брезгиво усмехнулся.
— Впрочем, формально этот мерзавец совершенно прав. Ведь что такое «интересы Рабсии»? Кто их озвучивает? Когда говорят «Рабсия заинтересована», «Рабсия не потерпит», «Рабсия настаивает» — это значит, что «заинтересованы» или «настаивают» ее высшие чиновники. Единая национальная идея всегда служит узкой властвующей группе.
Арсений вспомнил карикатуру времен войны с фашизмом: страна Алемания была изображена в виде девушки, на плечах которой сидел колченогий карлик — фашистский министр пропаганды Хеббельс, и зажав ей рот, орал что-то от ее имени.
— Так и у нас — подумал Рытик — Они зажали рот народу и присвоили монопольное право говорить от его имени. Многие верят, что интересы этих грабителей — действительно интересы Рабсии. Но кроме правящих мерзавцев есть и порабощенный ими народ, есть безгласная интеллигенция, наконец есть мы — Союз Повстанцев. Рано или поздно народ заявит свою настоящую волю.
Заговорщик неспешно подошел к телефону-автомату, набрал номер одного из доверенных брокеров и произнес в трубку:
— Дружище, я вам продиктую курсы акций, прогнозируемые нами на ближайший месяц. Итак, записывайте: фирма «Раско» — 1500 гроблей за акцию, фирма «Симбиоз» — 1750, «Генезис» — 1430, «Циркон» — 1650, и наконец «Формат» — 2000 гроблей за акцию. Продавать следует через десять дней, в оговоренном нами количестве.
Этот брокер был связным между Рытиком и «Союзом Повстанцев». Он действительно торговал акциями. Однако Рытик растворял в их беседах о коммерции кодовые фразы — повод для действий совсем иных. Фирм «Формат» и «Генезис» в Урбограде не было. Упоминание слова «Формат» значило:
Побеседовав с брокером, Арсений важно прошествовал к хромированному лимузину, ожидавшему внизу. Личный шофер распахнул перед боссом дверь. Разведчик подполья окончательно натянул на природное лицо маску биржевого воротилы, «солидного человека», друга мэра и обладателя миллионного состояния.
Полуденный зной в горах Урбала сменился вечерней прохладой. Рэд чуть откинулся от столика, на сей раз осторожно. Снял с глаза миниатюрный монитор, вытянул руки вдоль тела и отдохнул пару минут, прикрыв глаза. Избавившись от нервного напряжения, подпольщик вновь наклонился над схемой и вооружился монитором.
— Ладно, вернемся от философии к анализу наших кадров. Важны мелочи — подумал он, потирая смуглый высокий лоб узкой загорелой ладонью — Прокалываются всегда на мелочах. Люди должны идеально подходить к выбранной для них работе: по психологии, профессиональным навыкам, образу жизни… К примеру, умеет ли данный человек машину водить? Если у него права на вождение? Без этого на роль водителя его никак не назначишь, пусть даже в остальных отношениях он идеален. Есть ли у него телефон? Есть ли собака? Может быть, он воевал? Возможно, попадал в тюрьму? Если да — за что? Ведь на заключенного по уголовному делу тюрьма накладывает совсем иной отпечаток, чем на политического арестанта… А может быть, человек не в рабсийской тюрьме сидел, а совсем наоборот — свободно ездил за рубеж, и приобрел там связи среди прогрессивных иностранцев? Тогда почему бы не использовать эти связи и дальше? А выглядит он как? Во что верит, что читает? Какую музыку слушает? Как относится к себе, к близким? Вопросы, вопросы…
Когда Рэд отодвинул от себя испещренный надписями лист со схемой, Слунс уже клонился к закату. На листе красовалось более тридцати фамилий — каждый из привлеченных вербовщиками угнездился в подходящей для него графе с обозначением будущей подпольной профессии. Рэд подошел к окну, прислушался. Птицы, замолкшие при зное дня, начали перекликаться в тишине и неге вечерней прохлады. Удлинились тени сосен, стволы их вновь приобрели под косыми лучами янтарно-медовый оттенок. Над ломаной линией, разделявшей вершины гор и небо, появились клочковатые облака, снежно-белые посередине и чуть тронутые розовым спереди, где их касались лучи заходящего Слунса.
Чтобы не утратить физической формы, заговорщик чередовал умственную работу с мышечной. Убрав «Пелену» и спустившись во двор, крытый деревянным настилом, он уделил полчаса колке дров — дело это за проведенные на заимке месяцы стало для него привычным, лишь поначалу мышцы рук болели от выделяющейся молочной кислоты. Затем, оттирая пот со лба, пошел на кухню. Поужинал. Некоторое время наблюдал, как по ребру деревянной бочки бродит котенок — белый, с черными пятнами и круглыми голубыми глазами. Снял котенка с бочки, приласкал, тот довольно замурлыкал, вытягивая шейку. Рэд не очень-то верил в рассказы о том, что кошки нормализуют давление — а вот настроение они действительно
