приводили в норму. Рэд отдохнул еще полчаса, полностью расслабившись, слыша лишь мурлыканье котенка да мерное тиканье деревянных стенных часов, формою напоминавших домик. Даже задремал. Но его биологические часы работали также четко, как фотографическая память и бритвенно-острый ум. Поэтому ровно в восемь вечера подпольщик проснулся и начал готовиться к поездке.
Он извлек из шкафа разгрузочный жилет со уймой вместительных карманов, и упаковал в него множество полезных вещей: многофункциональный карманный нож, диодный фонарь (работавший также и без батареек, от нажатий руки), зажигалку, тpи таблетки сухого спирта, лупу. Приготовил свой микрокомпьютер «Пелена», способный при необходимости играть роль цифровой фото— и видеокамеры. Флэшку с данными вынул — ее предстояло вшить в рукав куртки, чтобы в случае опасности раздавить одним движением пальцев. Рэд припас фляжку с водой, блокнот, карандаш и авторучку, пилку по металлу, запасные хлопчатобумажные носки, пару носовых платков. В широкие полости жилета, открываемые сверху, он впихнул бинт, флакон йода, другие медикаменты. В один из карманов положил тонкие резиновые перчатки (никаких отпечатков пальцев при внезапном обострении ситуации!), в другой сунул мини-бинокль. Взял охотничьи спички, горящие даже в воде. Запасся короткой свечой — по плану, привезенному Стрижом, ночь приходилось провести в подвале. Неуютно, но что поделаешь — именно так была спланирована операция. Открепив спинку жилета, Рэд положил внутрь длинную и прочную веревку с карабинчиками на концах — на случай, если придется спускаться из окна, с высоты двух или трех этажей. Достал из тумбочки набор игл в плоском футляре, вдел в одну из них черную капроновую нить, а в другую — белую, положил иглы обратно в футляр и сунул его в карман жилета. Необходимо было подумать и о запасах еды. Более всего походили сухари — не портятся, не надо разрезать, можно есть на ходу. Рэд сложил их в полиэтиленовый пакет, бросил туда еще пару пустых пакетов — могут пригодиться. Карту и компас брать не стал — он хорошо знал местность и ориентировался по природным приметам. От заимки лесника до ближайшего полустанка было около семидесяти рабсийских верст. Завтра утром Рэду предстояло одолеть это расстояние пешком (ходил он без устали), и отправиться в Урбоград на пригородных электропоездах, с двумя пересадками. Поездка должна была завершиться вечером, почти ночью. Ночевать планировалось в подвале одного из домов, примыкающих к станции, а следующим утром — отправляться на явочную квартиру, предоставленную сочувствующим горожанином. Зовут его, кажется, Алексей Чершевский. Стоп! А не родственник ли это знаменитого писателя Николая Чершевского, чьи философско-детективные романы я так любил читать в юности?
— Ну да! — вскричал Рэд вслух — Все сходится.
Ведь среди участников операции «Генезис» упоминался Николай, двоюродный брат Алексея. Рэду просто не пришло в голову, что урбоградский связник и всемирно известный писатель — одно и то же лицо. Заговорщик был сбит с толку тем обстоятельством, что Николай Чершевский долгое время жил в столице, в Моксве — он и воспринимался всеми, как столичная знаменитость. Однако его книги еще пять лет назад вызвали раздражение «семьи» верховника Дельцина — и писатель лишился выгодных контрактов. По слухам, ему угрожали. Он был вынужден завершить очередное журналистское расследование и уехать в глухую провинцию, переключившись с детективного жанра, задевающего слишком многих, на сочинение исторических романов и научной фантастики. Каким счастьем для Рэда было побеседовать с этим человеком, которого он мечтал увидеть еще с тех времен, как был мирным желторотым студентом Бермского политехнического института. Да, наряду с тяготами подпольщик получает иногда от жизни такие призы — возможность общаться с людьми неординарными, выдающимися. Да кому, кроме Союза Повстанцев, мог сочувствовать писатель-гуманист, учивший в своих книгах: «Тупая государственная жестокость должна быть наказана. В противном случае наступает эра всепозволенности». Пусть эти слова относились в его книге к другой стране и времени, но умный читатель без труда переносил их на современную Рабсию. Власти тоже понимали это — потому литератор и оказался в провинциальной урбоградской ссылке.
Подготовившись для завтрашней поездки, Рэд вышел во внутренний дворик, зачерпнул ведро воды из колодца — она казалась свинцово-серой. Сумерки уже окутали местность, Слунс зашел за горы, но его свечение слабо освещало окрестности, отражаясь от сгустившихся клочковатых облаков. «Если утром начнется гроза, будет плохо» — подумал Рэд. Он огляделся. Было тихо — цикады еще не начали ночного концерта, птицы уже умолкли. На веревках, протянутых через двор невдалеке от сарая, висели голубоватые, в цветочках, пододеяльники и белые простыни. Дул легкий ветерок. Сквозь почерневшие доски дворового настила пробивалась темно-зеленая мурава.
— Слабенький росток способен, в своем неудержимом росте, прорвать асфальт. Так и наш Союз Повстанцев, и вообще любое прогрессивное движение — помыслил заговорщик — какие бы запреты и репрессии ни висели над ним, он пробьется к свету. Ибо в нашем ростке — жизнь, тянущаяся к свету и росту, а из мертвой серой толщи, что противостоит ему, давно ушло все живое. Осталась мертвая масса, растрескивание которой — дело времени.
Рэд взял ведро с водой и прошел обратно к двери, мимо деревянных низеньких лавочек (на них лежали самодельные корзины, сплетенные лесником их ивовых прутьев). Придя, зашил флэшку с данными в рукав неприметной джинсовой куртки, что решил одеть поверх жилета. Расстелил постель. Он решил заснуть ровно в десять вечера. Однако самодисциплина на этот раз долго не могла одержать верх над бессонницей.
— Эра всепозволенности — повторил про себя Рэд, то так то эдак устраивая голову на пестрой лоскутной подушке, набитой сеном. — Лучше и не скажешь. Людские истории, прочитанные мною в досье, рисуют целую панораму лжи и насилия, царящего в Рабсии. Но один случай почему-то особенно крепко запомнился. Трудно меня чем-то поразить, я ожидаю от этих мерзавцев чего угодно… Но вот эта трагедия с сыном торговца Сироткина… Она страшна не столько жестокостью, сколько типичностью. Каждый кусочек этой истории знаком и привычен для рабсиян, но в целом история кошмарная. — Рэд перевернулся и натянул одеяло на глаза, воспоминание о прочитанном мучило его — Двадцатипятилетний аспирант, подающий большие надежды молодой ученый… непьющий, не наркоман… совершенно равнодушный к политике… вышел в собственный двор готовиться к экзамену, со словарем и тетрадью в руках. Полицейские совершали плановый обход… А Медвежутин давно развязал им руки и позволил любой произвол на гражданами. То есть разрешения с печатью конечно не было, но кому же можно пожаловаться, коль в стране нет оппозиционной прессы (а он ее удушил), нет независимых партий и движений, если правозащитники поставлены под контроль РСБ? Неудивительно, что полицейские мерзавцы распоясались вконец — «диктатура закона» стала диктатурой бандитов, переодетых в форму. Вот они и задержали парня, объявив «пьяным» (от самих пахло спиртом!)… Чтобы выколотить деньги, как у них принято. Карманы задержанного были пусты — не было денег, но не было и документов. Он показал пальцем, в каком подъезде живет. Не помогло. Забрали. Кстати, рядом оборванный пьяница приставал к девушке — но его не тронули, что с него возьмешь, да и на драку можно нарваться… Хм… До этого момента все вполне типично, с этим сталкивались многие рабсияне. Медвежутин хвалится что обуздал преступность, а на деле — сделал ее организованной, вооружил дубинками, выдал погоны и дал право стричь граждан, как овец — какое уж тут обуздание! Хуже, чем при Дельцине. Тогдашние уголовники не всякого прохожего смели тронуть средь бела дня! Но случай обычен, в общем-то… Избиениями в пункте милиции, в ответ на просьбу предъявить удостоверение и объяснить причину задержания, как это положено по УПК, тоже мало кого удивишь. И тем, что абсолютно трезвого, но в кровь избитого человека везут в вытрезвитель — не удивишь тоже. Да и туберкулезом, что распространен в подобных местах. Отец хлопотал, недоразумение выяснилось, сын был отпущен, но уже нес в себе смертельные бациллы, и спустя несколько месяцев умер. «Недоразумение». Можно ли назвать убийство «недоразумением»? И кто же убил парня, в конечном счете? Пьяный полицейский, задержавший его чтобы ограбить — или все же верховник Медвежутин, сделавший Рабсию полицейским государством, в коем гражданин бесправен?! — Рэд вспомнил бледное морщинистое лицо Сироткина-отца: потеряв единственного сына, тот вмиг поседел, большие серые глаза поблекли, и глазницы напоминали ввалившиеся ямы… Воздастся Медвежутину за его эру всепозволенности. Воздастся! Все больше непреклонных и яростных мстителей вырастает под дубинками его опричников…
Прошло полчаса. За окном вовсю заливались цикады, на кухне мерно тикали часы, на кровать забрался котенок, бесцеремонно пройдясь по ногам подпольщика, который все не мог заснуть, пораженный историей несчастного Сироткина. Наконец, возмущение Рэда было одолено усталостью, и дремота подкралась к нему. Ветхая мебель комнатки приобрела в глазах заговорщика расплывчатые очертания. Последние отрывочные мысли («Я уверен в победе… Завтра — в дорогу… Послезавтра увижу самого
