«…велел горной компании не посылать больше рабочих в Лощину Короля из-за нападения местного индейского племени. Они напали не просто на горняков: они напали на их семьи. Две дюжины народу всего. Тела их нашли сложенными штабелями в горных тоннелях: лежали один на другом до самого почти потолка. Мой дедушка работал в горной компании, и он был одним из немногих, кто уцелел. Он утверждал, что история про индейцев – вранье. Индейцы пытались предупредить горняков, советовали, как вскрывать пласт. По их словам, были способы не дать «Голодному Пути» пробиться наружу. Дедушка рассказывал мне, как индейцы показывали горнякам курганы, которые они, индейцы, возвели на земле, да только горняки обзывали их безбожными язычниками и продолжали ковырять землю так же, как и прежде ковыряли.
А эту историю про зверства индейцев, ее бригадир-смотритель донес своим боссам в горной компании, чтоб не пришлось ему признавать, что его собственные люди сошли с ума. Мой дедушка спал в палатке прямо рядом с местом, где один из рабочих перерезал горло собственному сыну прежде, чем наброситься на маму мальчика. Дикие крики разбудили дедушку. Он слышал, как тот рабочий в бреду кричал про тьму, выползающую из-под земли, про то, что он должен выстроить стену из тел, чтобы остановить эту тьму. Вот тут-то мой дедушка и драпанул.
Я никогда не обременял себя верой в дедушкины россказни. Когда я работал на каменоломне, там тоже всякие истории ходили. О людях, слышавших голоса, шептавшие им из камня, что-то видевших краем глаза. Ходили истории про одного рабочего, кто увел свое семейство в лес и основал там какой-то бредовый культ. В историях утверждалось, что он проглотил тьму, дабы не дать той пожрать мир. Об этом я не знаю, зато знаю про шестнадцать убитых рабочих. Тела их мы нашли запихнутыми в низкие уродливые тоннели, уходившие в стены каменоломни, в туннелях этих и малый ребенок-то едва поместился бы. Не должно было быть там никаких тоннелей. Те, кто убили рабочих, они-то, должно быть, их и пробили. А уж тьма, на какую они наткнулись, когда принялись ковырять камень, должно быть, до того сильно перепугала их, что они запихнули тела внутрь, чтобы заткнуть эти дырки, так, как делали горняки во времена моего дедушки».
Ник, вздрогнув, проснулся, во рту стоял кислый привкус. Он не помнил, как уснул, в особенности как уснул, неловко свернувшись калачиком на диване рядом с кучей книг. В щель между шторами ему было видно, что небо еще только-только начинало светлеть. Ему снилось, как он бесконечно спускался по ступеням в каменоломню, и остатки сна все еще не отпускали его.
Он поставил вариться кофе. Когда тот был готов, Ник вышел с кружкой на заднее крыльцо. Холод сочился от досок, добираясь до его босых ног, пока он оглядывал деревья. Клубился туман, погружая лес во мглу и создавая иллюзию, будто меж стволов деревьев движется какая-то тень. Фигура с ребенка ростом проползала низко к земле, играя в прятки. Ник опомнился, уткнувшись в перила, еще бы шаг, и на траву ступил бы. Кофе выплеснулся ему на руку.
Что происходит, когда швы расходятся?
Может, получше был бы вопрос: что произошло бы, если б он расползся? Потому как именно это и происходило. Или уже произошло. Мелани, его работа, его квартира, все, что он оставил позади, – все то было временным. Он все время возвращался сюда.
«Король идет к себе в замок. Король шагает путем голодным. Король пожирает тьму, и король поглощен».
Слова звучали монотонно, но Ник узнавал собственный голос. Горло болело, чувствовался вкус крови. Ногам его не терпелось шагать, «Голодный Путь» манил его.
Ник обратился спиной к лесу и вошел в дом. Выплеснул остатки кофе в раковину, потом прошел в спальню, натянул джинсы, теплую фланелевую рубашку и толстые шерстяные носки. Рассовал по карманам вещи, какие ему, наверное, и нужны не были: фонарик, коробок спичек, батончик мюсли, бутылочку воды. Телефон оставил дома. Последнее, что он взял, это старое отцовское мачете, все еще острое. Им можно бы путь расчистить, хотя Ник предполагал, что дорога, по большей части, окажется чистой, ждет его не дождется.
Небо унылой серостью проглядывало между аккуратными, ровными стежками деревьев. Выступил легкий пот, когда Ник помахал мачете, не столько кустарник порубить, сколько нервные пары выпустить. Быстрее, чем Ник ожидал, он дошел до поваленного дерева, того поваленного дерева. Он был уверен, что оно то самое. Земля комьями висела на вывороченных корнях. Нику вдруг очень захотелось калачиком свернуться в их тени. Закопаться прямо там. Темнота будет овевать его своим теплым и влажным дыханием.
Он продолжал шагать. Ветви беспокойно раскачивались, ветер усмирял их обратными, как при отливе, порывами. Но ветер всего лишь по небу метался, затрагивая верхушки деревьев. Внизу же все было тихо. Даже насекомые не стрекотали.
Ник резко остановился. Лачуга стояла там же, между деревьями. Ноги сами провели его через лабиринт, через дебри. Король, он в свой замок идет. Король идет домой.
Краем глаза он уловил какое-то движение. Ник повернулся и увидел Эрика, бегавшего босым среди деревьев. Вот пропал за лачугой, и земля вздрогнула. Голодный, скрежещущий звук, как тот, какой он слышал много лет назад, и все деревья вроде сразу же склонились к нему, даром что стояли совершенно неподвижно.
Часть крыши лачуги обвалилась и была по-новому залатана. Не так давно, по всему судя: жесть еще не успела заржаветь. Ведьма в швах. Аннабель Мэй, или кто б она ни была. Она мертва. Вэл рассказала ему. Да и сам Ник видел ее тело или, по крайности, его вторичное отображение, мозг его уже начал распускаться, стоило ему оказаться в ущелье. Жил ли в лачуге кто-то другой? Ник подошел поближе. Достаточно близко, чтоб различить неровные тени за грязными окнами.
– Не дрейфь, – бормотал Ник. – Наберись смелости.
Вцепившись в ручку мачете, Ник выгнул свободную ладонь и прижался лицом к стеклу. Наполовину он ожидал увидеть маленькую девочку, пустую катушку из-под ниток, катящуюся мимо ее колена. Нет. Спиной к нему у грубо сколоченного деревянного стола стояла какая-то женщина. Она взяла со стола нож и сунула его в карман юбки, по виду домотканой. Рукава у женщины были закатаны, открывая неровные швы на ее коже.
Женщина повернулась. Ник присел, прижался к стене лачуги под окном. Не могла эта быть той самой женщиной. Та умерла. На коже у этой швов меньше, больше чистого места меж рубцов. Он вспоминал маленькую девочку, игравшую пустой катушкой, то, как подхватила ее мать на свои ужасные руки. Узоры из рубцов, спирально
