Стрелу на тетиву, мрачно подумал он. И мишень — вот она, совсем близко, видны щепки на красном кружке размером с яблоко. Надо попасть, а как — не имеет значения, потому что паренек в шляпе все равно будет по-идиотски хохотать и радоваться своей сегодняшней роли…
Трибуна тоже грянула смехом, любуясь, как хрупкий бледный ребенок пытается превозмочь невероятно крепкое, надежное стрелковое оружие. Оперение стрелы защекотало его щеку, пальцы, чересчур нежные для подобного, за одно мгновение покрылись глубокими ссадинами — но стрела уже летела, и полет ее был непомерно краток.
Хрясь! Тяжелый стальной наконечник прошил дощатую мишень, как игла прошивает платье, и любопытно выглянул с изнанки. Выглянул по центру, ни на волос не отклонившись от цели.
Трибуны грянули опять — безумными аплодисментами. Сколот бессильно опустился на песок, рассыпанный у стартовой черты, и обхватил себя руками за плечи, надеясь подавить жгучую боль, засевшую под ключицами. Паренек в шляпе, не спеша помогать, распинался — мол, потрясающе, немыслимо, великолепно! — а Стифа спрыгнула со скамьи, перемахнула через низенький бортик и помчалась к сыну, издали различив, как стекает кровь по его бледному подбородку и пачкает воротник…
— Тише, тише, — успокаивала она, подхватив Сколота с песка. Состязания даже не приостановили, и кто-то из горожан сочувственно поинтересовался, не требуется ли Стифе поддержка — но женщина лишь мотнула головой.
— Все нормально, мама, — очень тихо пробормотал Сколот, вытирая нос манжетой рукава. — Не бойся. Помнишь, такое уже было, и со мной не произошло ничего страшного.
— Тише, — скомандовала Стифа. — Молчи. Сейчас мы придем домой, ты выпьешь свое снадобье и больше никогда, никогда не пойдешь ни на какие стрельбища. Я не спорю, твой выход был идеален, но не такой же ценой!
Сколот закашлялся:
— Как это — не… пойду? Я не могу не пойти, я…
— Сколот, — поднимаясь по лестнице, женщина покосилась на него с такой нежностью, что мальчику стало неловко. — Я все понимаю. Но ты болеешь, ты еще слабенький. Давай подождем, пока ты поправишься, а после этого будем решать, можешь или не можешь…
Он моргнул. Странный переход — от категорического «никогда» к нейтральному «будем решать».
Но Стифа не обманула.
К своему десятому дню рождения Сколот поправился достаточно, чтобы принять в подарок от хозяина таверны прекрасной работы лук, привезенный с Тринны торговцами-оружейниками. Кто его сделал, мужчина не рискнул спрашивать — соседний континент, в отличие от Карадорра, был густо заселен иными расами.
Стифа долго отнекивалась и бормотала, что не имеет права принять такой дорогой подарок, но Сколот вцепился в него накрепко и немо уставился на хозяина таверны своими мутноватыми серыми глазами. По ним было трудно прочесть эмоцию — мальчишка вообще к этому не располагал, — но мужчина изучил его характер как раз в такой мере, чтобы опознать благодарность и кивнуть, показывая, что она замечена и одобрена.
— До летних состязаний у нас еще есть время, — сказал он. — Я буду тебя учить.
С этих пор на заднем дворике таверны каждый день были под угрозой курицы и коллеги Стифы, вынужденные сновать из общего здания в пристройки за овощами или вином. Хозяин стрелял вполне уверенно, но в сердце мишени попадал редко; бывало, что после занятий приходилось варить суп из куриного бульона или извиняться перед тем из работников таверны, мимо чьего уха просвистела стрела. Мужчину такие события искренне веселили, и он хохотал до слез — а Сколот лишь вежливо улыбался или шарил по карманам в поисках монет, способных утешить кого угодно.
«Вежливо улыбаться» было обязательным условием уроков с хозяином таверны. Мужчина с укоризной отметил, что лицо мальчика выражает не больше чувств, чем, к примеру, вон тот камень в стене сарая, и велел повторить за ним сначала вышеупомянутую улыбку, затем — крайнюю степень изумления, а затем — нежность, потому что Сколоту было очень любопытно, как его матери удается изобразить с помощью глаз что-то настолько сложное. Увы, но если первое и второе мальчику более-менее удалось, то нежность он попросту не осилил — получались то насмешка, то, как выразился хозяин таверны, охотничий азарт, то еще что-нибудь столь же не похожее. Сколот не знал, расстраиваться ему или нет, а потому во избежание долгих бесед изобразил полное равнодушие — мол, не вышло, и демоны с ним.
Лук сын госпожи Стифы успешно освоил, и мужчина принес ему арбалет. Поскольку настоящее оружие было бы для мальчика слишком тяжелым, хозяин таверны заказал в Гильдии Мастеров специально подобранную копию, составленную с учетом веса, роста и сил юного стрелка. Самому добровольному учителю арбалет казался игрушечным, но у Сколота вызвал такой восторг, что курицы в страхе разбежались по темным углам, а слуги временно приостановили подачу вина и фруктов.
Хрясь! Арбалетный болт вонзился в центр мишени. Хрясь! Его рассек на две половинки следующий болт, и мальчик гордо обернулся к хозяину таверны — мол, посмотри, как я теперь умею!
— Молодец, — горячо похвалил его тот. — Позволь, я пожму твою мужественную ладонь, и давай пойдем пообедаем, иначе Стифа из окна вывалится.
Женщина, исподтишка следившая за уроком, залилась краской и пропала в полумраке второго яруса.
— Она меня любит, — невозмутимо пояснил своему учителю Сколот. — Поэтому и… следит.
— Ясное дело, — серьезно кивнул мужчина, и они, спрятав оружие в кладовой, отправились в кухню.
В этом году праздничные трибуны построили за воротами, и глашатаи разнесли повсюду новость, что почетным гостем на стрельбище будет сам господин император. Друзья хозяина таверны, прячась в полумраке и понижая голос, беспокойно спрашивали: а не испугается ли ребенок, с таким усердием обученный стрелковому искусству? Мужчина не отвечал — лишь загадочно ухмылялся и бесплатно проставлял им кружечку пива.
Больше всех, конечно же, нервничала Стифа. Она грызла ногти, как маленькая девочка на экзамене, и ходила за хозяином таверны хвостиком — а нет ли у вас каких-нибудь сомнений, а не становилось ли Сколоту плохо на занятиях, а не повторится ли история, произошедшая два с половиной года назад? Ей мужчина тоже сунул пивную кружку, погладил по волосам — светлым, подвязанным чистой вышитой лентой, — и с явным сожалением вернулся к работе.
Ни для кого, кроме Сколота и его матери, не было секретом, что Стифа нравится своему работодателю. Стифа много кому нравилась — и стражникам, и мастерам, и мужчинам, и женщинам. Поговаривали, что чистокровные люди не бывают столь красивыми, но поговаривали беззлобно и осторожно, чтобы разговор не подслушали противники
