Она ничего не заметила. А у Лаура похолодело внутри, хотя он, как это было заведено в их компании с момента выхода из порта, ни слова не произнес.
Хорошо плавать по океану, если у тебя две руки, способных удержать весла.
К ночи мужчина признал свое поражение, но это, по сути, было уже не так важно. Границы миновали, а за границами — какой смысл охранять выжженные пустоши? Ханта Саэ была жестокой землей, чуть меньше снега или дождя — и летом на полях умирает все, что могло бы стать пищей. И голодные, обозленные жители то и дело косятся на более везучих соседей, не догадываясь, что под их землей расходятся тоннели и собираются в бусы огромные полутемные залы — или наоборот, или залы, полные света, и пляшут по каменному своду упавшие с неба звезды. И пляшут по каменному своду не рожденные Гончие, и будут плясать, наверное, до конца веков — потому что Вайтер-Лойд умер, и все его жители, и все его женщины давно рассыпались невесомой пылью по траве.
Он вытащил чужую деревянную лодку на скалистый берег. И сел, не оборачиваясь, не пытаясь убедиться, что Лойд по-прежнему где-то рядом.
Я надеюсь, ты недолго мучился, виновато подумал он. Я надеюсь, ты не дожил до этого зыбкого рассвета, а если дожил — то целым и невредимым. А если дожил, то пускай мы однажды снова пересечемся, пускай ты однажды придешь к оскаленному деревянному частоколу, и постучишь в его запертые ворота, и я обязательно их открою. И когда это случится, я увижу твое лицо — уставшее и такое веснушчатое, будто апрель живет у тебя внутри, будто он не умеет, не может, не позволяет себе заканчиваться. И когда это случится, я, черт возьми, увижу твое лицо…
Он задремывал, будучи абсолютно уверенным, что так и будет.
Ему снилось, что он шагает по улицам Лаэрны, а на улицах нет ни единой живой души. Но кто-то смеется там, за окнами дома, кому-то ужасно весело, хотя он совсем один, он был бы совсем один, если бы Лаур не стоял у порога — и не смотрел, как размеренно качаются тонкие летние занавески.
Его разбудил какой-то неясный шум.
Он огляделся — ранние сумерки, и янтарные цветы больше не горят, янтарные цветы поникли и грустно любуются выжженным телом пустоши, где не смогло бы вырасти ничего, кроме их голубоватых стеблей. Он огляделся — ранние сумерки, и небо над океаном сплошь затянуто густыми тучами. Такими черными, будто Боги вытряхнули из камина золу — и теперь она, эта зола, готовится упасть на измотанный Карадорр.
Молния ударила в океан. Свирепая голубая молния.
Сколько же вокруг, сонно подумал мужчина, этого голубого цвета. Я так долго не замечал его, так долго принимал его только под ресницами Талера, что теперь меня поражает — его обилие вне этих ресниц… его обилие повсюду.
Если девочка по имени Лойд не ошиблась, если ты был — неотъемлемой деталью мира, если юноша по имени Сколот и правда убил весь мир, то… это по-своему любопытно. Я половину жизни провел бок о бок с тобой, а другая половина… закончится лишь потому, что тебя уже нет.
Никто не доберется до высокого деревянного частокола.
И у ворот… я никого не найду.
Потому что нам — девочке по имени Лойд и мне — страшно повезет, если мы — хотя бы мы сами — успеем дойти до северных рубежей.
…Вторая молния была куда ярче. Она озарила пустошь, и украденную мужчиной лодку, и соленые волны, и скалистый берег, и тонкий силуэт маяка. Его тревожный огонь все еще реял над портами, и чем дольше Лаур за ним следил, тем больше понимал, что он означает.
Ливень колотил по земле, как сумасшедший. Под ним ломались такие знакомые, такие привычные стебли, под ним рассыпались такие знакомые, такие насмешливые цветы. Он гремел и по килю перевернутой лодки, и по камням, и по хмурой океанской воде.
Их было двое. Их было двое, и лодка лишь едва спасала их от тяжелых капель, и лодка лишь едва спасала их от ветра; они молчали. Они наблюдали за тучами, и за скалами — и за тем, как лужи, глубокие, образованные лишь пару минут назад, постепенно исчезают под хрупкой ледяной корочкой.
Ближе к полуночи ливень поутих, а потом начался град. Он тарабанил по килю куда страшнее, он ложился на пустошь и смутно походил на зимние сугробы. Ветер метался, океан испуганно откатился прочь, тучи висели невероятно низко.
Она поверила, что это конец. Она поверила, что это — последняя буря в жизни обожженных солнцем земель; но даже так — она не испугалась. Талер, сказала она себе, не боялся бы, он бы ни за что, ни за какую цену — не боялся бы. А значит, и я не буду, и пускай мы умрем от холода, и пускай мы задохнемся, и пускай мы утонем в неистовой небесной воде — я останусь невозмутимой.
Ты ведь ждешь меня, спрашивала она. Где-то, где я еще не бывала, где-то вне Келетры и вне Мора — ты ведь меня ждешь?..
А потом стало очень тихо, и ветер облегченно выдохнул. А потом стало очень тихо, и на востоке смутным розовым пятном выглянуло солнце, а рядом с ним — крохотными точками — поблескивали те звезды, которым было еще рано гаснуть.
И Лойд не выдержала.
— Лаур, — окликнула она. — Лаур, посмотри. Небо… оно больше не пустое…
Мужчина не ответил. И в тишине, охватившей скалистый берег, ее окатило таким ужасом, что не осталось ни гордых, ни болезненных мыслей о Талере — сплошной мороз под исцарапанной кожей.
— Лаур, — повторила она. — Ты меня слышишь?
Он сидел, обнимая левой рукой свои колени — и пряча бледное лицо в теплой ткани рукава. И дышал — на фоне прибоя Лойд различала его странное, вполне глубокое, но редкое дыхание. Какое-то непостоянное, какое-то ненадежное, будто спустя секунду возьмет — и…
— Перестань, — она улыбнулась, но это была жалкая, натянутая улыбка. — Пожалуйста, перестань. Ты же сам говорил, помнишь — это не смешно…
Она коснулась его плеча — абсолютно белыми, дрожащими пальцами.
Полыхал маяк. Шелестели океанские волны; потрескивал, распадаясь на кусочки, рухнувший с неба лед.
И было кошмарно холодно.
Надо развести огонь, подумала девушка. Надо развести огонь — и как-нибудь его согреть; но разводить не из чего. Даже сухой
