…Терпкое вино отличалось от коктейля, как морская свинка — от хомячка. Лойд не знала, откуда в ее душе взялось такое сравнение, но не сдержалась и глуповато над ним хохотнула.
Никакой реакции. Кто-то разлил темноту вокруг кабинки, рассчитанной как минимум на четверых. Под сиденьем, согласно технике безопасности, мертвым печальным грузом лежали аккуратно свернутые гражданские скафандры, а над сиденьем тускло, обреченно полыхала строка: «ПРИСТЕГНИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, РЕМНИ». Потолок, покрытый причудливым узором трубочек для подачи воздуха, утробно гудел. Глубоко и спокойно дышал Талер, а шорох клетчатой рубашки выдавал все его движения — вот она, ответно протянутая рука, мягко отбирает у Лойд бутылку…
Они растянули ее на четыре полных круга, перед витком у поверхности пряча где попало. Закат постепенно утонул в сиреневых сумерках, на крышах и стенах высоток вспыхнули ночные сигнальные фонари, небо густо, щедро обсыпало звездами — но там, куда чертово колесо уносило капитана Хвета и его напарницу, на последнем верхнем обороте, по-прежнему царила непроглядная, непобедимая, вязкая темнота.
Каберне закончилось, дурь — нет, и Лойд, которая обычно не рисковала признаться в этом даже себе, взахлеб рассказывала Талеру о своих снах. Он сидел молча, сосредоточенно сдвинув темные брови, и следил за тем, как в зависимости от важности происходящего меняются черты девушки — то болезненно заостряются, подтверждая, что ей действительно страшно, то словно бы сглаживаются, и тогда основную ценность несут в себе ее серые, полные тоски глаза.
— …и мне приснилось, что я бью какого-то мужчину рукоятью ножа в висок, он падает, и я… торжествую, но почти сразу же после этого двери храма открываются, хотя Великую Церемонию строго запрещено прерывать. Двери храма открываются, и во мне растет уверенность, что за ней стоят вовсе не дети Вайтер-Лойда — но я не успеваю убедиться, так ли это. Я просыпаюсь на пару секунд раньше, чем они переступают порог…
Талер ничего не спросил. Не уточнил, какого Дьявола имя его напарницы и название острова, затерянного непонятно где, совпадают. Не осведомился, какого Дьявола грех так настойчиво смывают кровью детей, невинных детей — неужели то, что им повезло родиться «чистыми», не доказывает их невиновности? Он хранил тишину, и все же в тот миг, когда эта тишина достигла звания невыносимой, коротко, рассеянно предложил:
— Знаешь… ты просто вообрази, что пройдет, например, лишняя минута, и вслед за теми… людьми, или кто там ломает храмовую дверь, порог переступлю уже я. И что я обязательно тебя спасу. Ладно?
Восемнадцатый, а за ним — двадцать первый день рождения Сколота отмечали в императорском замке, в море знатных и благородных девушек, юношей и супружеских пар — с целью подобрать молодому лорду хоть сколько-нибудь достойных друзей. В общении он был потрясающе легок, и девушки попеременно краснели, позволяли себе сдержанный, кукольный, бестолковый смех, а юноши завистливо, с обидой косились на тощую светловолосую фигуру — ну какого черта стрелок, чья мать работает в дешевой таверне, так нравится высокородным леди?!
Впрочем, самому Сколоту девушки были безразличны. Он разговаривал с ними из вежливости, потому что вежливость, по словам господина Эса, была самой важной и самой непобедимой вещью на Карадорре. Если ты вежлив, с тобой толком и не поссоришься, и не пойдешь на тебя войной, и не обсудишь в каком-нибудь углу — что обсуждать, твое безупречное владение голосом, тоном, поведением? Если ты вежлив, о тебе не составишь верное мнение — потому что не из чего составлять. Если ты вежлив, ты — неприметная и до поры не опасная фигурка на арене политики, и главное — не дать никому заподозрить, что ты проявляешь к ней хотя бы малейшее любопытство. Не-е-ет, Сколот, будь равнодушным, как травинка или дерево — у них есть эмоции, но они скрываются глубоко внутри, в корнях, и люди пока что не умеют — да и вряд ли научатся — эти эмоции различать…
Юный лорд улыбался. Юный лорд тепло и благодарно отвечал на вопросы об императоре. Юный лорд пожимал руки всем подряд, не выделяя для себя ни чиновников, ни высокопоставленных солдат, ни особенно богатых женщин. Юный лорд покачал в израненных ладонях, скрытых под кожаными перчатками, кубок вина, попробовал популярный в этом сезоне салат с креветками, принял пирог, принесенный лично господином поваром — и не изменился, даже чуть захмелев, потому что хмель болтался в самых дальних уголках его сознания, не причиняя никаких неудобств.
Император был горд. Высокий воротник — под самое горло, — и плотная ткань, расшитая серебром; волосы, чуть растрепанные после борьбы с непогодой во внутреннем дворе; осанка, идеально ровная; походка, неотвратимая, осторожная, вкрадчивая — бывший придворный звездочет воспитал своего подопечного так, что юноша влился в ряды своих новых товарищей, как река — в море, естественно и невозмутимо. Он обсудил с охотниками партию составных луков, недавно привезенную с Тринны; он выразил искреннее сочувствие господину Льену, потерявшему дочь за три недели до праздника; он заверил господина Рэтта, что весна в этом году все такая же замечательная, и что он очень доволен затяжными ливнями и туманами.
— Если честно, я не ожидал, что из тебя получится такой хороший учитель, — признался император господину Эсу, присевшему на пуф у праздничного трона. Пуф был подарком правителя Соры талантливому шуту, прикорнувшему на ковре неподалеку; стоило ему поднять кудрявую, нарочито безумную башку, как бубенцы на разноцветном колпаке начинали звенеть. Высокородные гости оглядывались и смеялись, но как минимум в четырех взглядах, брошенных на любимца императора, Эс обнаружил глухое раздражение.
— Я не так уж и молод, Ваше императорское величество, — бросил он, зная, что за ленивые, сонные нотки в этой фразе ему ни черта не сделают. Правителю Соры интересно, кем является и откуда пришел его бывший придворный звездочет, и во имя правил этикета он вряд ли будет сердиться.
Так и вышло.
Император посмотрел на него хмуро, но без гнева, и произнес:
— Ты выглядишь точно так же, как выглядел пятнадцать лет назад. Для человека пятнадцать лет — внушительный срок, с такими, прямо сказать, не шутят. Если бы я выдал тебя Движению против иных рас, они бы устроили веселое сожжение или, предположим, повешение на центральной площади Криерны. Разумеется, тебе известно, что я не выдам, и… не то, чтобы взамен… но мне хотелось бы узнать — кто ты, Дьявол забери, такой?
Эс передернул худыми, едва прикрытыми рубашкой плечами:
— Мне тоже… хотелось бы. Вот как по-вашему,