— Все шутки твои дурацкие, — отмахнулся мужчина. — Тебе лишь бы пошутить.
Эс цыкнул на слугу, посмевшему нарушить беседу, но император жестом показал, что его собеседник погорячился, и велел принести чего-нибудь покрепче вина. Слуга метнулся прочь, будто его ошпарило, и учитель юного лорда Сколота немедленно вернулся к своим безответным, бесполезным вопросам:
— А что мне, по-вашему, делать, господин император? Плакать, может быть?
— Может, и плакать. Я слышал, что шумная истерика со слезами и криками порой помогает избавиться от плохого настроения.
— У меня хорошее, — вяло возразил Эс.
— А по тебе и не скажешь.
Вместо вина слуга принес два бокала с лучшим триннским коньяком — и блюдо с тонко нарезанным лимоном. Поставил на невысокий, неудобный столик у трона, поклонился — и был таков.
— Бери, — радушно предложил император. — Выпьем, у меня как раз появился тост… за юного лорда Сколота и грядущие, хм, летние стрельбища… подскажи, стоит ли мне их проводить? Самый сильный и самый меткий стрелок в империи Сора уже обнаружился, и, хм, я сомневаюсь, что кто-нибудь сумеет его превзойти…
Эс поморщился:
— Давайте выпьем за то, чтоб никто и не превзошел.
Бокалы тихонько звякнули, привлекая к тронному возвышению чужие любопытные взгляды. В числе прочих на своего учителя поглядел Сколот; Эс помахал ему рукой, и юноша с удовольствием сощурил мутноватые серые глаза. Он ценил господина Эса — пожалуй, чересчур высоко, незаслуженно, неправильно, — однако императору это казалось вполне закономерным. В конце концов, если бы не бывший придворный звездочет, Сколот ни за что не вырос бы таким великолепным — госпожа Стифа пожалела бы его там, где Эс благоразумно не пожалел, и была бы настойчива там, где Эс не проявил настойчивости. Любящим родителям свойственно подобное отношение — они попросту не верят, что их чрезмерная любовь способна что-то испортить. Как и недостаток этой любви, мрачно подумал бывший придворный звездочет, подхватывая с блюда лимонную дольку.
После коньяка жить стало немного веселее, и господин Эс рассказал императору о неудобствах, причиняемых лордом Сколотом профессиональной швее, присланной в особняк из огромного центрального замка. Пожилая дама в чепце и скромном голубоватом платье оказалась, тем не менее, вовсе не скромной в общении с юным хозяином; она жаловалась, что господин Сколот не носит ни подпоясанных кафтанов, ни модных рубашек, а высокий воротник не дает никому и шанса полюбоваться его ключицами. Лорд, памятуя об императорском условии, смиренно просил у нее прощения — и продолжал таскаться повсюду в изящных, красивых, но совершенно не подходящих ему нарядах. Почему эти самые наряды подходят по фигуре, но не подходят по каким-то иным туманным критериям, Сколот недоумевал, а швея не объясняла; вероятно, во всем было повинно ее чисто женское воображение.
Император позволил себе негромкий смех, едва ли не утонувший в шуме сотен и сотен голосов.
— А еще, — бормотал Эс, во избежание утечки информации наблюдая за ближайшими гостями — чтобы до них не донеслось ни звука, — нашего маленького мальчика страшно интересует любовь. Он мне уже вытрепал все нервы, силясь выяснить, что она такое и как ее найти. Я предлагал — мол, пройдись по городу, вдруг тебя зацепит какая-нибудь девчонка, а если нет — по балам да приемам погуляй, там крутятся и вертятся девицы исключительно благородные, то, что нужно для твоего нынешнего статуса. А он сник, виноватый, грустный, и говорит — у меня с этими вещами плохо. Мне все городские девицы вместе и каждая по отдельности — как шли, так и с горы катились, а благородных я вообще боюсь, они сплошь романтичные, нежные или, что гораздо хуже, самовлюбленные, и если я еще могу понять их высокомерие, то романтику и нежность — никак, нет…
Император по своему обыкновению хмыкнул и подозвал слугу. Тот принес еще коньяка, теперь — целую бутылку, и покладисто налил хозяину ровно столько, сколько позволяли чертовы замковые правила. Ну и гостю, ясен пень, налил тоже — Эс рассеянно кивнул и продолжил:
— А с матерью у него отношения вразлад пошли. Стифа — бесхитростная женщина, если не возражаете — простолюдинка, и взрослого, утонченного Сколота ей принять сложно. Сами представьте — Стифа живет в крохотной спаленке над основным зданием таверны, таскает по залу жареных куриц на подносе, продает дешевое пойло — не чета вашему… и в этой среде она счастлива. Десяток деревянных столов, крикливые пьяные компании, кухня, стойка, муж — хозяин заведения… в такую жизнь, по-моему, абсолютно не вписывается ни лорд Сколот, ни та очевидная деталь, что он приходится госпоже Стифе родным сыном.
Император с нажимом потер гудящую переносицу — до чего же болит! Скорее всего, к смене погоды, вон какие тучи за окнами — либо прольются ливнем, либо уронят град, и жители дальних деревень снова будут слать в Криерну жалобу за жалобой: и посевы погибли, и утки, и гуси, и корове трагически проломило череп — извольте помочь, если желаете зимой кушать вкусное мясо и каши. И, з-з-зараза, придется ведь помогать, писать официальное обращение к магам, деньгами делиться — этим, деревенским, звон монет для успешной работы необходим, как воздух…
Введу реформу, устало пообещал себе император. Заявлю, что, раз им неохота взращивать поля и собирать урожай, а потом определенную часть пересылать в крупные города, пускай платят повышенные налоги, как, например, торговцы и землевладельцы…
— А Сколот что? — глухо осведомился он.
Похоже, за то время, что император молчал, Эс отвлекся на какие-то свои навязчивые идеи. Вздрогнул, коснулся пальцами левой щеки.
— Что Сколот… — протянул он. — Да как и все дети. Поначалу расстраивался, а бывало — плакал, но, — он вспомнил свою собственную недавнюю фразу и хрипловато, как-то горько рассмеялся, — не плакать же ему вечно. Привык, освоился, перестал ходить в ее чертову таверну. Сказал — если она счастлива с мужем, то я не буду портить это ее счастье. Сказал — если ее счастье куплено такой ценой, то впредь я не буду вмешиваться. Стифа иногда приходит — сама, сидит на диване, комкает подол, ждет, пока Сколот с ней хотя бы поздоровается. А он торчит напротив, как прибитый к стене, как распятый по камню, и не шевелится. Тоже, в свою очередь, ждет — только наоборот, пока она
