Поразмыслив, капитан Хвет покладисто лег. Комната вращалась и прыгала, молодой упрямый доктор так и норовил расплыться опять — но Талеру было не до него, Талер пробовал на вкус загадочную фразу: «В порядке»…
— Правда, — признался он. — И последствия, как видите, весьма печальные.
Доктор помолчал, собирая воедино информацию о хакере — и о ровно отрезанных ногах Лойд.
— Послушайте, — Талер подался вперед, — а можно ли… можно ли сделать так, чтобы я следил за этой… реабилитацией? Можно ли сделать так, чтобы я был… с ней?
— Ну разумеется, — улыбнулся доктор. — Госпожа не научится ходить сама, знаете ли. Сейчас она… простите, — традиционно добавил он, — в этом плане находится на уровне ребенка. Вам когда-нибудь приходилось… ну, знаете… работать с детьми? Понадобится много терпения…
— Лжете, — отмахнулся капитан Хвет. — Моя напарница — не ребенок. Вы себе и не представляете, на что она бывает способна.
— Зато я чудесно представляю, — доктор ничуть не обиделся, — на что бывают способны такие страшные раны. Уж простите, но порой случается так, что и взрослые крепкие мужчины не выдерживают подобного испытания. Начинают рыдать и плакаться в юбку матери или штабному генералу, потому что при поступлении в армию штабной генерал бодро заявляет: «с этого момента вашей мамочкой буду я!» У вас в армии, — он выдернул виртуальное оповещение, выползшее из уголка планшета, и рассеянно его изучил, — все как-то уж очень глупо, как-то натянуто и в целом… жестоко. Я понимаю, что из вас пытаются… ну, словно бы извлечь… все лишнее, а все нужное, наоборот, засунуть, но нельзя же постоянно применять одинаковые способы! Ведь психика у людей, простите, разная, да и в нашем веке обитаемые миры максимально к ней милосердны…
Он болтал, наверное, еще с полчаса, пока Талер не рассердился и не бросил:
— Я не был в армии.
— …и к тому же… а? — изумился доктор. — Как — не были? Вы же…
— Полицейский, — выдохнул капитан Хвет. — И я учился в Академии на EL-960, а потом сразу пошел работать. Никакие генералы не гоняли меня по плацу, не заставляли чистить уборную зубной щеткой и не окунали макушкой в унитаз. Я вынужден вас разочаровать, — он криво улыбнулся, — но генералы этим вообще не занимаются. Они сидят в глубине штабов, как ласточки — в своих гнездах, и отдают приказы. А с малолетними курсантами возится всякая шушера, которую потом, при желании, уже ты куда-нибудь окунаешь. Я не спорю, попадаются довольно мерзкие случаи, но не стоит по нескольким чужим рассказам судить сразу всех.
Доктор смутился и притих, как если бы на самом деле был студентом на уроке истории, а преподаватель прочитал его курсовую работу с таким пресным выражением лица, что сразу стало понятно: ее надо с нуля переписывать.
— Отдохните, господин Хвет, — все еще неловко посоветовал он, подхватывая планшет и неуверенно шагая к двери, будто хозяином больницы был Талер, а он, доктор, не заслужил находиться с ним в одной комнате. — В идеале — подремайте, вам необходим сон. Всего доброго, увидимся через… — он покосился на старинные земные часы, — сорок три минуты.
Автоматическая дверь закрылась за его спиной, обтянутой белоснежным халатом. Талер с облегчением перевернулся на бок и потер виски, занывшие после резкого изменения света — доктор погасил большую часть панелей, и теперь в темноте горела всего одна встроенная в стену полоска — мутного синего цвета, как в морге. Ассоциация была такой неприятной, что мужчина поежился и на всякий случай огляделся — не стоят ли поблизости носилки с накрытым по самый лоб мертвецом, не торчат ли из-под белой, опять же, простыни босые ступни с надетым на большой палец номерком? Но в маленьком помещении отыскалась лишь прикроватная тумбочка, запароленный терминал для выхода в интернет и старинные земные часы, чьи стрелки показывали двенадцать тридцать утра.
Кажется, он действительно задремал — не столько повинуясь кроткому совету молодого доктора, сколько будучи не в силах держать веки распахнутыми. И, проваливаясь в липкую темноту, вспомнил, как упрямо торчал в каюте раненой Лойд, как бормотал ей всякие глупости, а Эдэйн заглядывал через равные промежутки времени и сдержанно уточнял, не выйдет ли капитан к обеду, ужину или завтраку, а еще — не собирается ли капитан оставить напарницу в покое. Талер не обращал на него внимания, как если бы штурман был всего лишь блохой или мухой, залетевшей на «Asphodelus» в каком-нибудь паршивом порту. И не отслеживал, что именно Эдэйн говорит, хотя нынешняя память услужливо подобрала те крохи, что были услышаны и замечены, и повторяла их в уме капитана Хвета, как единственную песню в нечаянно созданном плейлисте.
— Капитан… вы не спите уже четвертые сутки. Вы четвертые сутки пренебрегаете едой… вы хоть воду пьете?
Он мотнул головой. Не понять, «да» или «нет».
— Вы так себя убьете, — с ледяным спокойствием, явно стоившим немалых усилий, сообщил Эдэйн. — Убьете, но ваша смерть совсем не поможет Лойд. Если у вас появится свободное время… подумайте над этим, капитан.
Что ж, свободное время появилось, сонно пробормотал мужчина. Я проснусь и обязательно съем половину того, что найду в холодильнике, а ты, Эдэйн, пожалеешь, что вмешался в мои отношения с едой, потому что…
Он осекся; картинка в его усталом воображении — или во сне, первое и второе не хотели делиться на два отдельных понятия, — снова изменилась. Он по-прежнему был — Талер, но Талер без корабля, без темно-зеленой формы космической полиции, без дурацких принципов — и без девочки по имени Лойд. Он сидел, тяжело дыша, в зале, где погасли свечи, сжимал пальцами рукояти мечей, и дрожал — по горло в чужой крови. Но ему не было противно, ему не было тошно, нет — он смеялся, он испытывал радость, он искренне веселился, что люди, абы как посеченные
