Впрочем, единожды посмотрев на первую границу Тринны, господин Эс куда-то запропастился. Пришлось разбудить лорда Сколота, чтобы его найти; юноша, позеленевший и резко похудевший за неделю плавания, обнаружил бывшего придворного звездочета в опустевшей бочке у двери камбуза.
Господина Эса трясло, как если бы он лично встретился с вурдалаком; шероховатые пальцы бестолково шарили по вороту синей рубашки, пытаясь то ли ослабить его, то ли, наоборот, затянуть. Сколоту показалось, что он хочет сам себя задушить.
— Эм-м-м… — протянул юноша. Это было трудно, потому что наряду с удивлением его мучил очередной приступ тошноты. — Господин Эс, в чем дело? Наши с вами вещи уже перенесли в лодку, и пора наконец-то уйти с этого… гостеприимного судна, а вы… что с вами, господин Эс?
— Н-н-ничего. — Эс попробовал ему улыбнуться, но вместо улыбки получилась какая-то жалкая гримаса. Бывший придворный звездочет набрал в грудь побольше воздуха, весь подобрался и выдохнул: — Я… я туда не пойду. То есть… не поплыву. И не полечу, ни за что… нет.
В его зеленых глазах полыхало такое море ужаса, что неуютно стало даже суровому, успевшему всякое повидать капитану. Но у берега Хальвета стояла лишь бравая пятерка часовых, чьи арбалеты покорно опустились, стоило матросам поднять флаг межконтинентального Союза, и больше не было никого — ни враждебного, ни приятельского.
— Не пойду, — бормотал, не переставая, господин Эс. — Нет. Я не… я вовсе не… — он закрылся дрожащими ладонями, сам себе напомнив эльфийку Бриму, распознавшую в обычном с виду человеке — дракона. — Не могу… пожалуйста, я правда не могу. Сколот… пожалуйста…
Юноша смотрел на него испуганно:
— В чем дело, господин Эс?
Зеленые глаза дрогнули, и теперь в них плавало такое отчаяние, что Сколот, помедлив, сел рядом с бочкой и потянулся к ней всем телом, неосознанно желая защитить. От него пахло терпкими карадоррскими духами, выделанной кожей и немного — рыбой; Эс подался ему навстречу, уткнулся носом в хрупкое тонкое плечо — и в повязки, спрятавшие под собой шрам.
— Я не могу, — настойчиво, как ребенок, повторил он. — Там ведь… там ведь песок.
Капитан корабля с облегчением рассмеялся:
— Эка невидаль — песок! Не выдумывайте, господин Эс, хальветские прибрежные пески — не зыбучие. И кусаться умеют примерно так же, как вы — летать. Ну хотите, я вам для храбрости вина принесу? Или… — он склонился над бочкой, старательно отгоняя подозрение, что ведет себя, как дурак — потому что, исходя из этого подозрения, дураком был и юный лорд империи Сора, и, тем более, его опекун. — …Чего-нибудь покрепче, а, господин Эс? У меня есть бутылочка абсента — как раз для подобных случаев…
— Несите, — глухо отозвался бывший придворный звездочет, не поднимая лица. Песок, проклятый выгоревший под солнцем песок невозможно было разглядеть сквозь плоть и кровь Сколота, и Сколот, кажется, понимал, каково приходится его опекуну — потому что не торопился вставать.
Шелестели океанские волны. Какая-то излишне доверчивая крупная чайка села прямо на палубу и покосилась на господина Эса так, будто была его старой знакомой. Бывшего придворного звездочета снова передернуло, но отмахиваться от птицы он не стал — лишь грустно покосился на нее в ответ.
Бутылка абсента слегка исправила его настроение — по крайней мере, после жадного глотка у него перестало жечь в правой половине груди, а после того, как напиток печально заплескался у стеклянного донышка, на господина Эса накатило полное безразличие. Он позволил усадить себя в лодку, потребовал, чтобы эльфийку Бриму посадили на соседнюю скамью, и преувеличенно бодрая процессия двинулась, наконец, к уставшим наблюдать за ней часовым.
Шелестели океанские волны…
Капитан и лорд Сколот — два разных голоса в неподъемной тишине, охватившей зеленоглазого парня, — в чем-то кого-то убеждали. Капитан был, как это водится, бездарен, а Сколот, как всегда, изысканно вежлив. Эльфы уступили именно ему, потому что сопротивляться преемнику императора было решительно невозможно.
Господин Эс не обращал на них ровным счетом никакого внимания. Напротив — медленно отошел прочь; лед покрылся голубоватой коркой подтаявшего льда, и на этой корке блестели красивые прозрачные капли. Бывший придворный звездочет безжалостно ударил ее подошвой сапога; корка треснула, и освобожденный песок, мокрый, потемневший, спекшийся в единый комок — выбрался на свободу. Господин Эс поднял его и погладил, как люди гладят своих домашних животных.
— Ты видишь меня, Кит? Я здесь…
Потом его разум болезненно преломился, и память, такая услужливая накануне, большинство деталей поездки выбросила или сожрала. Опекун лорда Сколота смутно, рассеянно улавливал, как скрипят колеса крытого экипажа — и как трещит под ними светлая песчаная пустошь.
А его подопечный отдал бы многое, чтобы ту же самую поездку — забыть.
Эльфы на дух не переносили смертный человеческий народ. Неодобрение колыхалось над экипажем, как плотное туманное облако; часовые, конечно, поясняли, почему в Хальвете нет ни одного настоящего города, почему эльфийские дома состоят из пористых ненадежных камней и почему вокруг такая кошмарная пустота, но неохотно и коротко. В те редкие минуты, когда Сколот выходил на палубу «Танца медузы», капитан жизнерадостно болтал о никетских рощах, о красоте тамошнего короля, о том, что эльфы едва ли не каждый день отмечают какие-то свои праздники; Хальвет же был совершенно голым, и его нельзя было скрыть — хотя небо, мрачное и низкое, старалось изо всех сил.
Экипаж остановился у высокой башни, чье подножие кто-то украсил ракушками и красными листьями здешних водорослей. Часовые надменно попросили не выходить и, Боги упаси, не трогать поводья; Сколот находчиво притворился, что эта просьба нисколько его не оскорбила. Бывший придворный звездочет, пьяный вне всякой меры, прижался левой скулой к деревянной стенке и задремал, а Брима завороженно смотрела в большое стеклянное окошко — на Хальвет, родину эльфийского рода. Хальвет замер напротив основания всех небесных потоков, и его гнев расползался по белому песку, как расползается по столешнице пена из опрокинутой пивной кружки.
Король милостиво согласился принять лорда Сколота, поскольку лично подписывал предложение о межконтинентальном Союзе. Эльфы-часовые разбудили господина Эса, и взгляды у них были такие, будто вместо сонного зеленоглазого парня на сиденье уснула выверна. Обнаружив это, бывший придворный звездочет как-то нехорошо, прямо сказать — зловеще усмехнулся, и часовые тут же оставили его в покое.
Трапезная комната располагалась у самой вершины неприглядного
