— Зря ты его прогнал.
Фраза упала, как топор палача — на чью-нибудь худую шею. Хозяин пустыни с ужасом ощутил, как становятся мокрыми ресницы, как по щеке ползет предательская соленая капля; собеседник Орса глубоко вдохнул, медленно выдохнул и вручил юноше последнюю винную бутылку.
Под стеклянным столом валялись еще пять.
— Выпей, маленький, — грустно предложил он. — Поболтаем.
Орс, кажется, пошел к нему в дамки, и рыжему стало не до хозяина пустыни. Он принялся увлеченно гонять вражескую пешку и коня, ее охранявшего; он клялся именем какой-то Аларны, что если могильщик и получит назад свою королеву, то лишь в составе полностью погибшего «черного» отряда. Орс улыбался уцелевшей половиной губ, но его собеседник не прогадал — спустя примерно полчаса у могильщика остался одинокий король и все та же пешка, застывшая в паре шагов от края поля. А перед ней жестоко, чересчур, пожалуй, жестоко торчал силуэт вышеупомянутой ладьи. Пара шагов, такая мелочь, такая невозможная, такая тоскливая мелочь, размышлял Кит — и следил, как Ретар чуть заметно улыбается этим его размышлениям, и клыкастая улыбка придает ему сходство с каким-нибудь диким зверем…
— Как его звали? — спросил рыжий, гордо любуясь результатом своих трудов. Черный король застыл, окруженный вражескими солдатами, а в пяти клетках от него мучился, утопая в озере стыда, его последний выживший воин. Орс, не вставая, поклонился — признал свое поражение, а Ретар настойчиво повторил: — Как? И что ты, — он расслабился и почти лег на уютное тело дивана, — будешь делать, если он все-таки вернется?
— Я ждал его двести лет, — пожал плечами Кит.
Рыжий тихо рассмеялся:
— Двести — это ничтожная цифра, маленький…
Повисла тишина, лишь позвякивали шахматные фигурки — могильщик небрежно складывал их в коробку, смешивая победивших с проигравшими. Кит снял соленую каплю указательным пальцем, и она заблестела на нем, как живое и весьма печальное существо.
Из ладоней моих проливается вниз вода.
И ко мне обращаются, просят ее отдать,
но она вытекает из сотен открытых ран…
Кит зажмурился. Ну какая разница, в самом деле, какая разница, вода или песок лежит у него в руках? Двести лет — ничтожная цифра, действительно, совсем ничтожная, если их течение не способно стереть из памяти негромкие слова — и мелодичный голос, дьявольски мелодичный голос одного раненого дракона. Я, сказал себе хозяин пустыни, я не забуду их ни сейчас, ни даже спустя целую вечность. И где-то я их записывал, где-то я их совершенно точно…
Ретар смотрел на юношу так внимательно, будто вместо него рядом сидела интересная книга, и ее развязка до поры была для гостя Некро Энтариса тайной. Проснулся драконыш, обошел комнату дозором и свернулся у ног рыжего, как верная собака.
Кит, не выдержав, покосился на его гребень. Сквозь чешую пробивались яркие бирюзовые всполохи, будто под ней гремела весенняя гроза и били молнии, страшно быстрые, но слепые.
— Если он вернется, — хозяин пустыни скорее шептал, чем говорил, — я больше ничем не смогу ему помочь.
Орс молчал, прекрасно понимая, что его-то речь никого не убедит и не тронет. Он был механизмом, и он же был — человеком, но человек со временем стерся, вымотался, уступил; пользоваться базой данных Некро Энтариса, успокаивал себя могильщик, гораздо проще и приятнее, чем искать в глубине своего сознания что-то еще живое.
Зато Ретар, этот наглый, самоуверенный, бесцеремонный парень из пятьсот девяносто третьего сотворенного мира, знал, куда поворачивать и на что указывать. Ему, телепату, копаться в чужих мыслях было так же легко, как и танцевать вальс, а вальсировал рыжий просто великолепно.
— По-твоему, — сказал он, подавшись к очередной бутылке вина и поддевая пробку ножом, — размазать чьи-то эмоции прямо по берегу пустыни, которую он любил — это помощь?
Орс поглядел на Ретара с недоумением. Рыжий знал, куда поворачивать и на что указывать — но сейчас получилось, пожалуй, слишком жестоко.
Высокий худой человек на песчаном берегу. Глубокая трещина в бездне голубого льда; он сжимает комок белого песка в шероховатых кулаках, он пьян, бесконечно пьян — и бесконечно ранен. «Ты видишь меня, Кит? Я здесь…»
«Пожалуйста, забери меня домой…»
— Ему было больно, — признался юноша, будто желая оправдаться, будто желая доказать свою правоту. Ретар не шелохнулся, и Кит с внутренним содроганием заметил, что глаза у него такие же голубые, как лед, разбитый подошвой сапога у границы Хальвета. Что глаза у него жесткие и холодные, что в них плещется едва ли не гнев. По радужной оболочке расползались, то и дело складываясь в узор или, наоборот, расплетаясь, крохотные линии. В зависимости от того, как падал свет, они казались багряными — или янтарными, как солнечная кайма под веками самого хозяина пустыни. — Ему было больно, он мучился, люди стали его пороком, его болью, его, если хотите, болезнью… Он чесался, жаловался, что по нему словно блохи ползают… их эмоции находили отражение в нем, особенно горе, особенно тоска, и он… — Кит запнулся и притих.
— Сломался? — предположил Ретар. — Попросил тебя это остановить?
Юноша не ответил.
Высокий худой человек на песчаном берегу. Язвы на спине и на ребрах, язвы на локтях и запястьях. «Кит… если можно не иметь зеленого понятия о том, что происходит вокруг, то я бы с удовольствием… не имел…»
Рыжий как-то странно передернул узкими плечами, поставил винную бутылку на край стола и брезгливо поморщился:
— Дети… ненавижу детей.
— Обработка информации, — несколько удивленно отозвался Орс. — Разве кто-то из нас является ребенком?
Ретар кивнул на хозяина пустыни.
— Этот вот, — припечатал юношу он. — Чем не ребенок? Его разве попросили о чем-то предосудительном? Его разве попросили о чем-то, что его оскорбило? Нет, он сам признал — господину привратнику было больно. Было, черт возьми, больно! Должно быть, поэтому вот этот маленький дурак добавил к этой боли еще и острое сожаление, и обиду, и разочарование? Я спрашиваю — поэтому? Он решил, что будет лучше, если привратник навсегда покинет пустыню и затеряется где-нибудь еще, где никто ему не рад, где ему ни за что не найти приюта. Он решил, что будет лучше, если привратник обойдет все чертовы континенты и острова — авось память об этом вот маленьком дураке выветрится из его головы… А господин привратник, в свою очередь, заключил, что было бы лучше, если бы он дальше мучился, если бы люди дальше ползали по его хребту, как блохи или вши, если бы язвы раздирали его плоть на куски — ведь, приняв мучение, благословив мучение,
