Киту стало страшно.
Ясно, что за пару минут я тебя не изучу, Талер. Ясно, что за пару минут я не отыщу в тебе этих резких… поворотов, но само их наличие — разве не показатель? Какими путями ты шел к этому своему уровню, какими путями ты вылез на вершину Сопротивления, какими путями ты выползал из липкого забытья? Там, где шелестели твои шаги — не было больше ничего, сплошная темнота. А в ней — периодически — хохот: не-е-ет, тебе не выбраться, ни за что, никак — не выбраться.
Но ты шел. И ни разу не оглянулся.
Да кто ты, дьявол забери, такой?!
— На кораблях обычно плавают, господин Твик, — хохотнул караульный. — Ну, лорд Сколот и уплыл. И господина Эса прихватил заодно — они ведь не разлей вода, я, признаться, раньше и не видел таких близких отношений между приемышем — и его опекуном.
— Ясно, — протянул парень. — Спасибо, Альта. О том, что я приходил, докладывать не нужно, я потом письмо лорду Сколоту напишу.
— А-а-а, — в тон ему отозвался караульный. И спохватился: — Так вы что, уже уходите? Ну нет, господин Твик, вы так редко являетесь в нашу чертову Сору, что сразу я вас не отпущу! Заходите, выпьем чего-нибудь, у меня в заначке есть немного харалатского коньяка. Не хочется признавать, но по части таких напитков эрды весьма… э-э-э… талантливы. Давайте, не надо колебаться! — Альта посторонился.
Талер покладисто переступил границу особняка. Его знакомый сыто сощурился, будто почуявший добычу кот.
— Погоди! — Кит поймал своего спутника за неожиданно хрупкое запястье. — Погоди… мне еще…
— Все нормально, — шепнул ему Талер. — Пошли. Господина Эса ты, разумеется, не увидишь, но ты ведь и не за этим пришел?
Пальцы юноши безвольно, испуганно разжались.
— Как… ты понял?
Парень жестами намекнул своему знакомому, что всенепременно его догонит, но уже в кухне. Караульный покривился, помялся — но все-таки ушел; вероятно, главе Сопротивления не раз приходилось гулять по особняку в отсутствие лорда Сколота.
— Ты боялся, — вкрадчиво пояснил Талер. — Все то время, что мы сюда шли. И пока описывал, каков твой приятель из себя. И пока заявлял, что он вовсе не такой, каким я его представляю. И… — он осекся, воровато покосился на окна кухни — а спустя миг безмятежно отвел со лба черную непокорную прядь. — В общем, трудно было не понять. Пошли, коньяк у Альты и правда неплохой.
Он протянул хозяину пустыни руку. Теплую, уверенную, вполне человеческую руку.
Кухня казалась непомерно зауженной и тесной для такого скопления котлов, печей, кастрюль и одетых во все белое поварят. Даже сейчас, при учете, что готовить изысканные блюда лорду Сколоту было не нужно, они бегали от булькающего супа к огромной черной сковороде, сноровисто бросали в нее то морковь, то лук. Вонь жареного лука юноша ненавидел, но Альта, по счастью, миновал опасное помещение быстрее, чем его парадная форма, плащ главы Сопротивления и куртка хозяина пустыни успели пропитаться горьковатыми парами насквозь.
В подсобной комнате, огороженной кирпичными стенами, было куда спокойнее. Альта отодвинул старое побитое кресло — и помог Талеру сесть, будто сам худой парень ни за что не совладал бы с этой задачей. Киту пришлось выбирать позицию самому, и он сел у закрытого окна, сплошь усеянного каплями с той, внешней стороны; соприкасаясь, объединяясь, капли грустными водопадами катились вниз.
Караульный вышел — и пропал едва ли не на полчаса. У юноши возникли закономерные подозрения, что он разгадал, кем на самом деле является «господин Твик» — и побежал за городской полицией. Или что Эста заранее предупредил, что в особняк может явиться такой вот невысокий, светловолосый, сероглазый тип с янтарной солнечной каймой по краю радужной оболочки: будто грани океанского камня впиваются в размеренный цвет неба, а небо готово уронить ливень. Грани океанского камня, лучи, заостренные косые шипы, хоровод по размытым осенним тучам.
Дурацкие мысли.
«На кораблях обычно плавают, господин Твик. Ну, лорд Сколот и уплыл. И господина Эса прихватил заодно — они ведь не разлей вода, я, признаться, раньше и не видел таких близких отношений между приемышем — и его опекуном…»
Кит покосился на худого главу Сопротивления. Черт возьми, не кормят его там, что ли? Неужели у хитрых, прекрасно обученных и еще лучше вооруженных людей не хватает денег, чтобы как следует накормить зачинщика всеобщего гнева? Или все, что он съедает, попросту идет ему в рост, и он становится еще выше?..
Примерно одинаковое телосложение.
Примерно одинаковое.
Я гляжу на Эсту, запрокинув голову — так, что вижу его черты в окружении предзакатной небесной синевы. Я гляжу на Эсту, как на величайшее сокровище в мире. Нет — я гляжу на Эсту, как на мир вообще; мой мир, мой собственный, мое все, заключенное в едином теле. Он смеется, он страшно любит смеяться, и шутки у него глупые, часто — притянутые за уши. Он шутит, когда чего-то боится, когда ему неуютно. Жаль, что я сразу этого не понял. Стольких бед получилось бы избежать…
Пускай не мир. Пускай не луна, не звезды и не россыпь живых земель по ткани морской воды. Пускай — пустыня, одинокая вечная пустыня, крики чаек, а за ними — Драконьи Острова. За ними — острова, и больше нет ни единого поганого клочка суши, ни единой блохи, ползающей по твоим лопаткам.
— Лопатки — это место, где твои крылья берут начало, верно?
Звенящий смех, пальцы, крепко сжатые на левом кармане рубашки:
— Нет. Крылья берут начало вот здесь…
Вернулся караульный, триумфально поставил перед гостями две бутылки харалатского коньяка и какой-то дикий салат. С креветками, сообразил Кит, боязливо на него щурясь. Эти люди питаются креветками? Океанскими, забери их дьявол, креветками? С ума сойти…
Так вот, почему ты такой худой, сочувственно подумал он. Вот, почему роста в тебе полно, а веса — ущербно мало. Эти твари тебя все же кормят, но кормят не пойми чем, удивительно, как ты не травишься их подачками…
Талер заметил, что юноша напряженно следит за его трапезой, и едва не уронил вилку с наколотым на нее нежно-розовым кусочком креветочьего мяса.
— Нет-нет, ничего, — торопливо отмахнулся Кит — и принял подсунутую караульным кружку. Хлебнул из нее, желая замять неловкую ситуацию раньше, чем она вырастет и полыхнет — и чуть не полыхнул сам; темная, с каким-то древесным ароматом жидкость выжгла его дыхание. Чтобы зародиться обратно, ему потребовалось никак не меньше пяти минут; до этого
