Он поежился.
— Если без деталей… то меня выгнали. Как опасного изгоя, который вносит хаос в умы более верных своему роду крылатых созданий. Меня выгнали, — он крепко сжал кулаки, — во время весенних штормов, памятуя, какие молнии бьются над морем, какие ветра носятся над берегами острова… и… если честно, большую часть своих скитаний я благополучно забыл. Главное — очнулся я на берегу пустыни, в компании человеческого ребенка. Подростка лет шестнадцати, и он был, — господин Эс так нежно поглядел на Сколота, что юноша предпочел отвести мутноватый серый взгляд, — невероятно похож на тебя…
Маленького драконыша выбросило на берег весной, в компании сотен полудохлых медуз; только, в отличие от них, он еще дышал, и тяжело вздымались покрытые чешуей бока.
Кит подумал, что еще спит, и на всякий случай похлопал себя ладонями по щекам.
Драконыш не исчез.
Чужие беспощадные клыки — или когти, какая, по сути, разница, — выломали, с мясом вырвали его гребень, и в ореоле мелкого костяного крошева проглядывали позвонки и пластины ребер. Дырявые крылья судорожно поднимались и опускались, не способные прийти в норму; должно быть, раненое существо до последнего летело, билось в ясных голубых небесах, пока, наконец, не рухнуло в море. А море, милосердное и заботливое, тихое, не забывшее, что рядом уснул его хозяин и господин, осторожно вынесло драконыша к полосе белого песка, и теперь он метался уже на нем, ослабевший, но все еще готовый сопротивляться.
Сначала Кит хотел его бросить. Какая, опять же, разница, дракона или, допустим, змею выбросило на берег; но потом под хрупкими еще веками проступила яркая зелень глаз, и юноша застыл, напряженно к ней приглядываясь. Глупость, конечно, и во сне ему чудилось не крылатое создание, а мальчишка — пускай и немного старше на вид. Глупость, конечно, и все-таки эта зелень…
Труднее всего было дотащить драконыша до костра. Легче — развести огонь, прогуляться до источника, набрать воды, вернуться — и повесить ее над красными языками пламени. Костер шипел, крылатое создание — билось, отчаянно, горько, страшно билось, пытаясь то ли вызвать у тела обратную реакцию — мол, сопротивляйся, давай же, сопротивляйся! — то ли как можно скорее умереть.
Кит наблюдал за ним, как рыбак наблюдает за своей удочкой. Вот сейчас дрогнет аккуратно окрашенный поплавок, пойдут по волнам круги; вот сейчас, еще какая-то жалкая секунда. Что мне до нее — мне, тому, кто шел до этой чертовой лодки целых восемьсот лет? Тому, кто обнаружил, что она не спасает?..
Дрогни, умолял он. Не ломайся — дрогни, и я узнаю, я тебя узнаю, тебя — из тысяч, из миллионов, из миллиардов…
— В конце концов, быть Создателем — значит, быть несчастным.
— Почему ты мне сразу об этом не рассказал?
Драконыш выгнулся, заскреб уцелевшими лапами по белому сухому песку. Из дыры на месте гребня хлынула кровь, он захрипел, надеясь, что в легкие попадет хотя бы малая доля воздуха — и болезненно, с надрывом, переменился. Рассыпалась, как пепел, неокрепшая детская чешуя; пропали израненные крылья, вместо оторванной лапы возникла перебитая человеческая рука. Пальцы немедленно сжались на все том же белом песке, светлые волосы рассыпались по лицу; зелень, просил Кит. Искристая зелень под веками. Под этими покрасневшими, под этими воспаленными, измотанными, изможденными веками. Искристая зелень. Пожалуйста…
Пожалуйста, пусть это будешь ты.
Задрожали белесые, перепачканные кровью ресницы. Непроглядная темнота уставилась на хозяина пустыни — только непроглядная темнота, а вокруг нее… вокруг нее, с замиранием сердца прошептал себе Кит, тонкая, беспомощная, бестолковая радужная оболочка. Ясного зеленого цвета…
— Я так долго… искал тебя, Кит, — пришептал драконыш. — Я выживу, и ты больше никогда… ты… никогда больше…
Радужка погасла. Испачканные кровью ресницы мягко, безвольно, осторожно сошлись; Кит просиял, будто ему, ребенку, подарили вкусный пряник с повидлом.
Драконыш был неказистый — видно, что маленький. Видно, что летать еще не привык, и дорога над морем, над бушующим весенним морем вынудила его потратить все крупицы припасенных ранее сил. Потратить себя — полностью, не жалея.
Ты все правильно сделал, убеждал себя Кит. Все правильно. Тут все равно не найти другого клочка суши; тут одна пустыня, четыре драконьих острова — и обрыв. Такой же черный, как твои расширенные зрачки. А за обрывом — нет ни холода, ни тепла, ни тем более моря; я слаб. Я гораздо слабее тебя, я не способен сотворить еще хотя бы пару сантиметров…
Слово было странным и больно ударило по слуху. Сантиметры… что-то весьма понятное, весьма четкое… а, точно — крохотное такое расстояние. Вест однажды его упоминал… или не однажды, но Кит, уставший после дороги, выведенный из себя, не обратил внимания. И все-таки потом — вспомнил…
Горячая вода не умеет исцелять такие рваные раны, мрачно подумал Кит, любуясь молочно-розовыми шипами чужих позвонков. И мой песок не умеет исцелять — потому что он закончился, мой чертов песок, мой вечный, неизменный песок. Вон, сыплется между средним и безымянным — а толку, если не подчиняется?
Потянулись длинные, бесконечно длинные часы.
Зеленоглазый человек лежал на краю пустыни.
Горел костер.
И звезды… горели, но какие-то сплошь искусственные. Будто шарики, долетевшие до небес, в облаках научились рассеянно, смутно сиять — но они ведь не живые, эти шарики. А звезды обязаны быть живыми, обязаны рождаться и умирать.
Разве может умереть шарик? И родиться — разве он может?..
Какой замечательный, какой подробный, какой настоящий мир умеют создавать более храбрые, упрямые и веселые люди. Какой настоящий: россыпь кораблей, космические порты, громадины орбитальных станций, и всем управляют — люди, личности, рассчитанные сами на себя. Люди, которые, как и нужно, развиваются и растут.
А мои драконы не вырастут. В душе — нет, не вырастут; они кровожадны, жестоки и бесполезны, как игрушки. Возьми в ладони — и раздави.
Какой из меня Создатель, обвинил себя Кит. Какой, Дьявол забери, Создатель — из меня?! Что я, в сущности, сочинил — четыре объятых огнем острова, четыре острова, где все решает жажда крови, а если ее нет — ты изгой, ты предатель, ты — позор драконьего рода. Не такими, совсем не такими должны быть истинные драконы. Истинные драконы живут в Безмирье; они прекрасны, невероятно прекрасны. Они приходят в такие вот настоящие, такие вот волшебные миры, как у Веста. А я… по сути, не создал ничего хорошего.
— Это неправда, — тихо возразил мелодичный, чуть хрипловатый голос. — Потому
