Толпа выдохнула. Толпа жадно уставилась на мужчину, сквозь чей камзол неожиданно пробилось янтарное сияние. Такое теплое и красивое, что в эту секунду не имело значения, кто его носитель, что он говорит и какого черта убивает людей. Значение было только у сияния, и оно, польщенное, пульсировало и билось единым ритмом с…
Удивленно округлил свои синие глаза Лаур. Застыла девушка по имени Лойд, опустив парные мечи. Рыжий человек с ярким фиалковым цветом под опухшими веками словно окаменел.
Янтарное сияние под камзолом. Под кожей, под костями — в тисках человеческой груди. И Талер, глава Сопротивления, смелый, жестокий, на этот раз — точно не хуже Лаура. И голос, все еще спокойный, будто не происходит ни черта необычного — необычные вещи происходили давно, добрых семнадцать лет назад, а сегодня… так, жалкое подобие.
— Как известно, сын господина и госпожи Хвет пропал без вести. А честь, упомянутая господином Ивеем, вынудила знать устроить пышные похороны. Там собралась, наверное, половина города, хотя супругов хоронили в заколоченных гробах. И там же хоронили их сына, не признаваясь, что его-то тело — в каком бы то ни было виде, — ни стража, ни полиция не нашла.
Выдохнув единожды, больше толпа уже не дышала. Окаменела, как рыжий человек с опухшими веками, застыла, как Лойд, потрясенная, растерянная до предела.
— А он выжил, — сообщил мужчина. — Он выжил. Он расшиб лицо о каменную брусчатку, провел всю свою чертову жизнь со шрамом, который никогда не заживет. С этим вот шрамом, — он указал на багровую полосу раны. — С этим, дошло? Вы так настойчиво хотели стереть мою семью из летописей Малерты, вы так старательно их убили, вы так долго с ними бодались и так счастливо рыдали над их могилами, что я чуть не умер… от смеха. Вы так наивно поверили, что не осталось на Карадорре Хветов, а я стою здесь, я сегодня, перед вами, стою здесь, и вы повязаны, вы обездвижены, вы обречены. Танцуйте, — он равнодушно махнул рукой. — Танцуйте, уважаемые гости господина Ивея. У вас еще около получаса. Музыка нужна, или обойдетесь? Обойдетесь? Нет, господин дирижер. Увы, но я не могу отпустить ни вас, ни ваших драгоценных товарищей. В том числе и ту размазню, что дергается вон там, под сценой. Вы разнесете новости по всей Малерте, а мне это ни к чему. Я пришел убивать, а не щадить. Лаур, ты скомандовал заряжать аркебузы?
Мужчина обернулся. Бравая команда стрелков, уставшая волочить оружие на себе, тут же выпрямилась, и все ее участники изобразили полную готовность работать.
— Займитесь поиском подходящих позиций, — приказал Талер. — Уважаемые господа, я все понимаю, но вам придется по-военному построиться… ну, ряда в четыре. Потеснее. Девушки, милые, не стесняйтесь. В следующий раз мужчин вы потрогаете в аду, если демоны вас туда пустят. Тех, кто откажется шевелить ногами, поднимут с пола мои товарищи. Или же я лично.
Построились почти все. Особо упрямых ожидало свидание с Лауром, чьи револьверы были неизменно голодными, но после речи господина Хвета едва заметно подрагивали. Янтарное сияние выцвело и спряталось под воротником, но оно не приснилось, не почудилось, оно все еще жило где-то там, в худом и высоком теле мужчины.
— Ясно, почему вы с нами сражаетесь, — холодно бросила какая-то женщина с высокой прической, непоколебимо стоя в первом ряду. — Потому что если вы будете сидеть на месте, вас убьют, как убили всех ваших сородичей. Вы знаете, кто вы такой, господин Хвет? Ваши люди — знают?
…Ее застрелили первой. Ладонь Лаура, стиснувшая рукоятку револьвера, была совершенно белой.
Талер не любил убивать. Как правило — не любил. Но в эту ночь его как будто подменили, и он с удовольствием наблюдал, как платья девушек тонут в карминовых лужах, как мужчины пытаются их спасти, уберечь, закрыв собой — но у них не получается. Возрожденное Сопротивление стреляет ровно до тех пор, пока не убеждается, что убиты все. Возрожденное Сопротивление не нуждается в живых языках.
Покидая залитый кровью зал, Талер избавился от своих запасов динамита. И если упаковка, брошенная музыкантам, была рассчитана скорее на выгодное зрелище, чем на результат, то ее напарница уничтожила, стерла всякие следы вызывающего роскошного дома.
— Пойдем, — Лаур миновал пару улиц и остановился под вывеской дорогой корчмы. — Надеремся до потери пульса. Ты что будешь?
— Харалатский коньяк, — глухо отозвался Талер. — Если он у кого-нибудь найдется. Эрды, они ведь как дети племени Тэй — низшая раса. Рабы, короче говоря.
В корчме было сухо и железом не воняло, так что столик мужчина выбирал почти воодушевленно. Лойд села напротив, невозмутимо поправила перевязь, неудобно стиснувшую грудь, и спросила:
— Как ты? Нормально?
— Вполне, — криво улыбнулся Талер. — А ты?
— Не страдаю, — девушка вымученно улыбнулась в ответ. — Мужчины, стоявшие во втором ряду — это бывшие командиры. Тот низенький, с необъятным пивным животом… я помню, как он сломал двери нашего храма. И как убил ту девушку в кольчуге, мою сводную сестру… только убил не сразу.
Лаур обсудил вопрос еды и выпивки с хозяином заведения, хищно оскалился, плюхнулся на табуретку и донес:
— Харалатского коньяка у них нет. Но есть адальтенский, так что я заказал его.
— Прекрасно, — похвалил его Талер. — Спасибо. Какие у тебя на завтра планы?
— К маме в деревню прокачусь, — мечтательно сообщил мужчина. — Куплю на рынке чего-нибудь вкусного, платье выберу красивое. На днях видел у мастера-ювелира бусы, вроде, обсидиановые. До конца праздников, наверное, пропаду, буду отмечать дома. У нас такие столы накрывают — пальчики оближешь! Кстати, — он немного смутился, — а давайте поедем вместе? Против тебя моя мама не возразит, ты ей страшно понравился. А Лойд… боже, да если кому-то не понравится Лойд, я умру от сердечного приступа.
Подошел хозяин корчмы, поставил перед ними два подноса и пять бутылок. Девушка покосилась на коньяк с огромным сомнением, но без трепета.
Лаур выломал пробку и налил — прямо в глиняные кружки. По-братски поделил мясо и салат, блюдо с картошкой переставил на середину стола — уж на нее-то корчмарь не поскупился.
— У меня тост, — виновато признался он. — Позволите?
— Валяй, — согласился Талер.
— Выпьем за то, чтобы никакие твари не обзывали нас ни уродами, ни косыми ублюдками. Выпьем за то, чтобы никакие твари не считали нас дерьмом.
Бока глиняных кружек едва различимо звякнули. Талер ухмыльнулся:
— Тебя это обидело?
— Не то чтобы, — рассеянно ответил его товарищ. — Но запомнилось хорошо.
