Неудивительно, что Брюс мечется между водительским сиденьем, концертной площадкой, отелем и обратно к водительскому сиденью. Сбившись на один дюйм со своего пути, велика вероятность, что вас разжуют и проглотят. Как бестолкового путешественника, натолкнувшегося на логово разъяренных медведей.
— Как бы весело не было… — я ударяю обеими ладонями по столу и встаю. — Я собираюсь принять душ. Если вы поубиваете друг друга, пока меня нет — приберите за собой беспорядок! — язвительно замечаю я и ухожу, не осмеливаясь оглянуться назад.
Сквозь закрытую дверь ванной я прислушиваюсь к каким-либо звукам кровавой бойни. Но в течение нескольких минут до меня доносится лишь абсолютная тишина, поэтому я включаю горячую воду, раздеваюсь и погружаюсь под источающие пар струи благословенной святыни.
Может быть, пришло время раз и навсегда прекратить эту карусель. Мне это никогда особо не нравилось. Первоначальный порыв адреналина соблазнительно обманчив, потому что спустя некоторое время вы дезориентированы, испытываете тошноту и больше не можете разобрать ничего конкретного, ничего вокруг себя, кроме одного большого неясного пятна.
И путешествие в этой консервной банке начинает больше походить на кошмарную поездку, чем на веселье или стремление уйти от действительности, которое было первоначальной целью.
«Страх пермен — признак невежества, Элизабет. Это демонстрирует отсутствие веры в свои способности понять и разобраться в любой ситуации, используя свой интеллект».
Один разговор, даже далекий от сути, и я мысленно воскрешаю в памяти его идеалистические «уроки», с которыми не согласна?
Рассказать о переменах, которые мне не нравятся…
Но они уже разрослись и укрепились в полную силу, новые перемены, которые захватывают мою жизнь с каждым днем все чуточку больше.
Большой вопрос, ответ на который, в конечном счете, решит, что это — быстропроходящий пессимизм или путь, по которому я должна следовать. Но я не буду спрашивать или просить. Нет. Эти ответы должны быть очевидны и прийти ко мне добровольно.
— Достаточно того, что мы спим вместе в кровати Коннера, поэтому не планируй ничего грандиозного, мистер Дерзкий Пенис. — Я предупреждаю его, потому что заметная эрекция упирается мне в спину.
— Можем мы хотя бы сымитировать стоны? Или просто выкрикни мое имя пару раз, и я буду счастлив, — смеется он, пощекотав меня.
— Для того чтобы раздуть твое эго или уязвить эго Ретта? — да, я провоцирую его. — Не будь придурком. Ретт не представляет для тебя никакой угрозы. Нет смысла насмехаться над ним без всякой причины.
— Ты права, — он вздыхает и убирает в сторону мои волосы, чтобы прижаться к моей шее, крепко обнимая меня за талию. — Мне необходимо, чтобы он уяснил, что ты теперь моя. Я буду тем, кто позаботится обо всех твоих потребностях. Больше никакого «Ретт — моя поддержка и опора». Я тот, кто заботится обо всем, что ты желаешь, хочешь или в чем нуждаешься. Ты плачешь, и это моя футболка становится мокрой. Ты кричишь, и это мои барабанные перепонки кровоточат. Ты кончаешь, и это мой член сдавливается. Все из этого, абсолютно все.
Я вынуждена еле сдерживать смех и не расхохотаться. Он переходит от милого разговора о возвышенном к грубой сексуальности в мгновение ока. Я люблю это.
— Он знает это и поддерживает, поэтому будь милым. Я серьезно. Я забочусь о нем и не стану играть в посредственные игры разума. Так же, как я знаю, ты заботишься о Рути. По крайней мере, в общем и целом. И поэтому я не настрочила ей какое-нибудь мерзкое сообщение. Кстати, — мой голос понижается и наполняется стыдом, — я действительно сожалею, что сунула нос в твой телефон. Честно, я схватила его по ошибке, но как только заметила ее имя, уже не смогла оторваться. Прости меня.
— Мне все равно. Можешь брать мой телефон в любое время, когда захочешь. И отправлять ей любые сообщения. Если бы мне было что скрывать, я бы поставил пароль, — он игриво покусывает меня за мочку уха. — Я люблю тебя. Мои дела — твои дела. Уверяю тебя.
— Я не собираюсь нападать на нее. — С радостью бы это сделала. — Это нелепо. Лично мне она ничего не сделала.
— Наверное, это и к лучшему. Это было бы все равно, как если бы она явилась на собачью драку с кроликом. У нее не было бы и шанса выстоять против моего крепкого маленького орешка, — он хихикает, уткнувшись в мою шею. — Тем не менее, я так рад, что могу видеть твое сладкое нутро. Мое любимое лакомство, стойкость снаружи, декаданс внутри.
— Ну, братишка, — я закатываю глаза, даже несмотря на то, что лежу к нему спиной. — Засыпай, Уолт Уитмен.
— Он был выдающимся. Приму это за комплимент.
Согласна с этим и нисколько не удивлена, что он читал еще одного из моих любимых авторов. Но я храню молчание. На самом деле, я очень устала и готова закончить с сонетами и отправиться спать.
— Детка? — шепчет он.
— М-м-м?
— Ты хорошо себя чувствуешь после разговора с отцом? Ты не упоминала об этом.
Мои раздраженные слова отскакивают от стен маленькой комнаты.
— Как ни странно, но да. Теперь я знаю, почему моя мама вела себя странно, и я высоко ценю то, что он признал свою роль в этом, свою вину. А от нее требовалось быть сильнее. Она не уходила, терпела это, нашла способы отгородиться и принять. У Коннера и меня такой роскоши не было. Загнанные в ловушку, и стараясь сохранить здравомыслие, мы были вынуждены жить в такой неблагоприятной обстановке. Если хочешь знать мое мнение, они оба были в равной степени эгоистичны.
— Я хочу, и я думаю, ты права. У тебя есть основания так считать. И что ты теперь собираешься делать?
— Я собираюсь поужинать с отцом и Коннером и узнать, смогу ли я получить еще парочку ответов.
— Хочешь, чтобы я пошел с вами? — предлагает он, в его тоне слышится доброта и сопереживание. Одна часть меня тает, становясь мягкой и податливой, и поэтому я переворачиваюсь лицом к нему.
— Я ценю это, малыш, гораздо больше, чем ты думаешь,
