— В Верламикестере похоронен святой Альбан, господин. — Рэдвол перекрестился. — Его там казнили, господин, а у палача глаза выпали из орбит, и поделом ему.
Я дал Рэдволу еще одну золотую монету, и мы отправились в путь. Небо было почти безоблачным, а с восходом солнца потеплело. Мы шли медленно и осторожно, переждав в леске, пока римская дорога опустеет, прежде чем пересечь ее, затем пробирались вдоль изгородей и рвов, ведущих на запад. Алайна настояла, что понесет копье, которым убила гребца, пытавшегося перерезать мне горло. Оружие было слишком велико для нее, но она упрямо волокла древко по земле.
— Она никогда его не отдаст, — с улыбкой сказала Бенедетта.
— В следующий раз поставлю ее в стену щитов, — пообещал я.
Потом мы молча спустились в неглубокую долину, поросшую деревьями. Мы следовали по лесной тропе, ведущей сквозь густые заросли дуба, ясеня и бука. На земле остался черный шрам в том месте, где разводил костер углежог. Мы ничего не видели и не слышали, только собственные шаги, песни птиц и хлопанье крыльев в ветвях. Лесистая местность заканчивалась у сухой канавы, за которой на низкий холм поднималось ячменное поле. Ячмень. Я коснулся молота и сказал себе, что я глупец. Мы миновали два других поля, и я твердил себе, что не могу всю оставшуюся жизнь избегать ячменных полей. Финан, видимо, понял, о чем я думаю.
— Это был всего лишь сон, — сказал он.
— Сны — это предсказания, — неуверенно произнес я.
— Однажды мне приснилось, как ты дерешься со мной из-за коровы. И о чем это предсказание?
— Кто победил?
— Кажется, я не успел выяснить и проснулся.
— Что за сон? — спросила Бенедетта.
— Да так, чепуха, — ответил Финан.
Мы следовали вдоль кустарника из терновника, обозначавшую северную границу поля, густо поросшего вьюнком, яркими васильками, маками и ежевикой с розовыми цветами. К северу от живой изгороди лежало скошенное поле. Солома устилала дорогу к Верламикестеру. Мы не увидели ни одного путника.
— Разве не проще было бы идти по дороге? — спросила Бенедетта.
— Да, — сказал я, — но именно там нас будет искать враг.
Она размышляла над этим, пока мы делали последние шаги к низкому гребню.
— Но они позади нас, верно?
— Они позади, — уверенно сказал я, повернулся и указал на восток, где из леса выходила дорога. — Они появятся оттуда.
— Ты уверен? — спросил Финан.
— Уверен, — сказал я, а потом вдруг совершенно потерял уверенность.
Я все еще смотрел на выходящую из буковой рощи дорогу, но думал о Вармунде. Как он поступит? Я презирал этого человека, знал, что он безжалостен и жесток, но разве это значит, что он глуп? Вармунд знал, что мы сбежали вверх по реке Лиган, и понимал, что мы не могли уйти слишком далеко вверх по реке во время отлива, пока корабль не сядет на мель. Но оставив Бримвису, я не знал насколько мы близко к Верламикестеру.
Я бросил корабль на восточном берегу, надеясь ввести Вармунда в заблуждение, но теперь сомневался, что он удосужился искать нас в верхнем течении реки. Даже последний дурак сообразит, куда мы пойдем. Вармунд знал, что нам нужны союзники, и что я не найду их в Восточной Англии, но на западе, всего в нескольких часах пешего хода от реки, стоит армия Этельстана. Зачем Вармунду преследовать нас, если он может нас подождать? Я выглядывал разведчиков на востоке и на юге, высматривая отблеск солнечного света на шлеме или острие копья, но нужно было смотреть на запад.
— Я глупец.
— И это должно нас удивить? — спросил Финан.
— Он впереди нас, — произнес я. Не знаю, почему я это утверждал, но меня убедило чутье, полученное за много лет в стольких сражениях, после стольких опасностей. Или, может быть, из всех вариантов меня больше всего страшила засада, подготовленная Вармундом впереди. Приготовься к худшему, как любил говорить отец, хотя в день своей смерти он проигнорировал этот совет и погиб от меча дана.
Я остановился. Справа была живая изгородь, слева — большое ячменное поле, почти созревшее, а впереди — длинный пологий склон, спускающийся к другому лесу. Все выглядело так мирно. Среди ячменя летали овсянки, ястреб взмыл высоко над головой, и легкий ветерок шевелил листья. Далеко на севере, где в туманной котловине лежала деревня, показался столб дыма. Казалось невозможным, что к этой напитанной летом земле подкралась смерть.
— В чем дело?
К нам подошел отец Ода.
Я не ответил. Я смотрел на лес, стеной стоящий на нашем пути, и меня охватило отчаяние. У меня семеро воинов, священник, четыре женщины, несколько освобожденных рабов и кучка испуганных детей. У меня нет лошадей. Я не могу послать кого-нибудь на разведку, а могу лишь надеяться спрятаться, но иду по залитой солнцем земле, по ячменному полю, и враг поджидал меня.
Отец Ода попробовал задать вопрос по-другому:
— Так что будем делать?
— Возвращаемся, — ответил я.
— Возвращаемся?
— Возвращаемся обратно тем же путем. — Я повернулся и посмотрел на восток, на лес, где мы видели черное пятно от костра углежога. — Возвращаемся в лес и поищем место, где можно спрятаться.
— Но... — начал Ода.
Но его перебила Бенедетта:
— Сарацины, — прошипела она.
Всего лишь одно слово, но пропитанное страхом.
И одно слово заставило меня повернуться и выяснить, что ее встревожило.
Всадники.
— Люди Меревала! — произнес отец Ода. — Слава Господу!
На паломнической тропе появились около двадцати всадников, все в кольчугах и шлемах, а половина с длинными копьями. Они остановились в том месте, где дорога уходила на запад, в лес, и вгляделись вперед.
— Это не враги? — спросила Бенедетта.
— Враги, — тихо сказал Финан. Из леса вышли еще два воина, оба в красных плащах Этельхельма. Мы разглядели их через щель в изгороди, но они, похоже, нас пока не заметили.
— Назад! — рявкнул я. — Назад! Все обратно к лесу. — Дети уставились на меня, освобожденные рабы растерялись, а
