на меня взгляд заплаканных глаз и произнес тоненьким, но уверенным голосом: – Знаешь, что? – Что? – тихо спросила я. – А я... я больше не боюсь... Я не успела ничего ответить, воспоминание, по своему обыкновению, растаяло, сникло и испарилось, извергнув меня обратно, в нашу реальность. Я очнулась и увидела над собой обеспокоенное лицо Стаса. – Ника, ты... – начал он. Но я, проворно поднявшись, выглянула из-за его плеча. Клетка автозака была открыта и внутри Ящер с тремя полицейскими, что-то делали возле лежащего на полу Марка Карташева. Я видела, как тряслись и стучали по полу его ноги. Как его тело колотила судорога. Я порывисто поднялась и бросилась к клетке. Моему взору немедленно предстал Карташев, который конвульсивно бился в судорогах и выгибался вверх, скребя обломанными окровавленными ногтями металлический пол. Глаза его были безумно вытаращены и обращены в потолок. А изо рта, прямо через сжатые с сумасшедшим оскалом зубы, толчками выбивалась пенистая слюна. В глазах, оглянувшихся на меня Яши и полицейских было непонимание, шок и нечто похоже на страх. Они глядели на меня с откровенной напряженной опасливостью. Они смотрели на меня так, словно боялись, будто я брошусь на них или покусаю. Смотрели со смешанным чувством страха и брезгливостью. Мне на плечо легла рука Стаса. – Ника, пойдем, – сказал он. Я позволила ему себя увести. Перед глазами застыла сцена с бьющемся в эпилептическом припадке Марком Карташевом. – Стас, – дрожащим голосом произнесла я, когда мы вышли из автозака... – Давай поговорим в машине, Ника, – перебил меня Стас. – Хорошо, но сначала нужно отправить полицию в Нефедьево! Остальные двое Масок направились туда! Им позвонил какой-то мужчина и сообщил, что ‘братья прячутся в Нефедьево’! Тут мои глаза расширились от внезапно нахлынувшего озарения. Я вспомнила полицейских, Жанну Микадзе и всё встало на свои места, сложившись прочным и логичным образом. Я посмотрела на Стаса. Корнилов глядел на меня. Я увидела, что он подумал о том же, что и я. – Ожеровские, – я сказала это одновременно со Стасом. Было нечто эффектное и знаковое, в том, что мы оба синхронно подумали о двоих молодых террористах, подельниках Прохора Мечникова и Даниила Меллина. Кажется, молодые и глупые бандиты, сами того не подозревая, ввязались в куда более опасные игры, в которых им, похоже, было предрешено умереть страшной и мучительной смертью. Впрочем, пока это были только догадки. Стас тот час же передал сообщение в ближайшее к Нефедьево ОВД, и там оперативно выслали на место сразу несколько патрульных машин. Заводя автомобиль, Стас расспросил меня о подробностях того, что мне удалось увидеть в воспоминаниях Марка Карташева. Я ничего не утаила, а когда закончила робко и пугливо спросила: – Что с ним теперь будет? Вопрос был на половину риторический. – Не знаю, – признался Стас. На его хмуром лице твердела угрюмая задумчивость. – Я не хотела... – начала я. – Я знаю, – кивнул Корнилов. – Да и, если честно, мне его не жаль. Почему-то мне было неприятно слышать это. Теперь, когда я думала о Марке Карташеве, я вспоминала маленького, насмерть перепуганного четырёхлетнего мальчика, который вынужден был существовать в постоянном, бесконечном кошмаре своего прошлого. Тогдашний ужас, который он пережил, прочно засел в его сознании, воплотившись в виде Панкрата Рындина. – Они его бояться, – вдруг, сама того не ожидая, вслух произнесла я. – Что? – не понял Стас, следивший за дорогой. – Кто кого боится? – Маски, – проговорила я, не глядя на Стаса. – Они бояться Панкрата. Я перевела взгляд в окно автомобиля. Там ‘протекали’ заснеженные улицы Москвы. Опасения Лерки все-таки сбылись – кажется я ввергла Москву и всю область в небольшой и, надеюсь, локальный зимний катаклизм. – Значит, они его ненавидят? – рассудил Стас. Я покачала головой. – Нет... Это... Мне кажется, Стас, это что-то вроде... преклонения. Судя по лицу Корнилова, возможность того, чтобы кто бы то ни было преклонялся перед ничтожным и в конец опустившимся старым пьяницей. – Они видят его не дряхлым спившимся стариком, – поняв молчаливый скепсис Стаса, продолжила я. – В их глазах он до сих пор тот страшный в гневе глава семьи, убийца и повелитель, что на их глазах изнасиловал и убил их мать. Я с сожалением вздохнула. – Это кошмарное зрелище изменило их и заставило с одной стороны бояться Панкрата, а с другой возвеличивать его. – Панкрат вряд ли заставлял их мучить своих жертв- напомнил мне Стас. – Да, – согласилась я, – но убивая и мучая других, они доказывали своему Отцу, что они его достойны, что они не хуже и... – И ‘что’? – спросил, внимательно слушавший меня Стас. – Сами становились для своих жертв великими и ужасающими. Решая их судьбу и причиняя им страдания, они... они исключали возможность того, что сами могли стать, а возможно и были жертвами своего отца. Осознание всего, что я сказала, пришло, когда я вспомнила все предыдущие воспоминания жертв Масок и присоединила к ним последнее, увиденное у Марка Карташева. – Хочешь сказать, что их нечеловеческая садистская жестокость порождена... – Живущим с детства страхом оказаться на их месте. Они живут, постоянно опасаясь, что чем-то прогневают отца, что он явиться за ними и убьют, как их мать... Это страх не пропал с годами, а только усиливался, перерастая в маниакальную фобию... Я пожала плечами. – Она терзала их изнутри, травмируя их разумы, навязывая ложную, но крайне сильную уверенность, что, рано или поздно, Панкрат убьёт их... – Если они сами не убьют кого-то, – поняв мою мысль, проговорил Стас. – Верно, – тихо ответила я. – На жертвах, ко всему прочему, они похоже вымещали всю свою злобу и ненависть, за ощущение себя никчемными и беззащитными перед их могущественным Отцом. – Как думаешь, – помолчав, спросил Стас, – они перестали бы убивать, если в одни прекрасный день Панкрата бы не стало? Я качнула головой. – Они бы боялись его призрака. И не факт, что
Вы читаете Неоновые росчерки (СИ)
