воспоминание полицейских и криминалистов, которые успели побывать тут до нас. – Как скажешь, – Стас, нехотя, остался за дверью, на крыльце дома. Я, осторожно ступая, прошла по просторной, выложенной паркетной доской, прихожей. Поддавшись странному наитию, я, легонько, едва касаясь, провела кончиками пальцев по курткам и пальто, висящем на крючках, слева от меня. Я ощутила, как затрепетали и заволновались, спящие на тканях верхней одежды десятки воспоминаний. Отголоски смеха и эхо голосов пронеслись в моей голове перед глазами промелькнуло несколько отрывков из жизни семьи Ожеровских. Они ничем не отличались от воспоминаний сотен и тысяч таких же семей. Всё то же самое, что составляет обыденный быт десятков миллионов людей: праздники, семейные ужины, небольшие рядовые ссоры, мелкие жизненные неурядицы, шумные разговоры и оживленные споры, восторженные моменты счастья и унылые минуты грусти. Едва я убрала руку от одежды, как звуки и обрывки хранимых её воспоминаний мгновенно исчезли, как по нажатию какой-то кнопки. Раз – и ничего нет, тишина и пустота. Я тихо, неторопливо прошла внутрь, в просторную гостиную. Не знаю кем работают родители Ожаровских, но дом внутри выглядел вполне себе зажиточно. Без излишков, но со вкусом. Здесь же в гостиной, я почти не удивилась увидев, неспешно и размеренно ступающего Вестника. Он был вороной, от копыт до гривы. Призрачный чёрный конь, предвещающий самые жуткие, жестокие и тяжелые, для меня, воспоминания, содержащие самые шокирующие сцены убийства, стоял передо мной и выжидающе глядел на меня. Интересно, хоть когда-нибудь мне удастся узнать, кто такие Вестники и почему они то появляются, то их вообще нет. Вороной Вестник глухо всхрапнул и негромко стукнул копытом передней правой ноги Я торопливо кивнула и, набравшись смелости, ринулась вперёд. Стоило мне ступить на ковёр гостиной – я бы разулась, но сейчас это было лишним – как сгустившаяся здесь прочная, вязкая и глубокая трясина случившегося поглотила меня. ...Под хрипящие крики связанной на полу женщины, с темными вьющимися волосами, один из Масок, ‘Сиреневый’, тащил израненного Михаила Ожеровского по ковру, за ногами юноши тянулся смазанный, жирный след крови. – Пожалуйста! Прекратите! – со слезами на лице кричала мать Ожеровских. Женщина с гримасой на раскрасневшемся от слез лице, надрываясь продолжает кричать, с отчаянной мольбой в голосе. Проходящий мимо убийца в зелёной маске отвесил ей тяжелый пинок и буркнул: – Завали ***льник, с**а кудрявая. Его голос, что показательно, был преисполнен холодного пренебрежения, брезгливости и толики надменности. Но в нём не было ни злости, ни гнева, ни даже раздражения. Убийца, без всяких эмоций, на удивление хладнокровно и равнодушно осуществлял свои преступные действия. Они относились ко всему так, словно занимались уборкой или готовкой еды – самым обыкновенным и повседневным делом. Проходя мимо ноутбука, стоящего в гостиной, ‘Зелёный’ передвинул ползунок громкости и орущая по всему дому музыка, ещё больше перекрыла голос извивающейся на полу, несчастной женщины. Стараясь, держать себя в руках, мысленно напоминая себе, что это воспоминание, что этого сейчас нет, я прошла через гостиную. Я увидела темные, растертые по ковру, въевшиеся в ткань, до сих пор влажные следы крови. Ожеровские были на лестнице. Три тела, с глумливой жестокой насмешкой, обвитые яркими неоновыми гирляндами, вверх ногами, висели на балюстраде второго этажа. Они слегка покачивались и запачканная кровью одежда тихо шуршала о покрытие стены возле лестнице на первом этаже. Кровь стекала по их лицам, капала с волос и пропитывала ковер на ступенях лестницы. Мерзко. Отвратительно. Ужасно... Неприятная холодящая слабость закралась в икры моих ног и распространилась вверх к животу, растекаясь, затем, в груди и затрудняя дыхание. Я подавила слабость и выдержала убийственно жуткий, угнетающе кошмарный вид изуродованных перед смертью людей. Все трое, измученных пытками Ожеровских, подверглись глубокому разрезу тела, от паха до шеи. А всё, что составляло функционирующий организм любого человека, чуть ли не с любовной кропотливостью, было разложено на ступенях лестницы. И теперь, из-за обилия крови от внутренних органах Ожеровских, по уложенному на лестнице ковру пролегала своеобразная темно-багровая ‘дорога’. Меня мутило, голова шла кругом, стены ехали, потолок кружился надо мной, и противоестественная слабость поглощала силы, которых не хватало, чтобы стоять и смотреть на сотворенное Масками зло. Меня не тошнило нет, я даже не уверена, что испытывала ярость или ненависть, или панику со страхом. Нет. Отвращение, чувство мрачной безысходности, гнетущее и давящее чувство необходимости поймать этих подонков, призвать их к ответу, прекратить навсегда их деяния. Вот, что я ощущала. Хм... Может, от всего, что мне приходилось видеть за эти годы, я лишилась сочувствия, элементарного сострадания к жертвам убийц? А вдобавок и чувства гнева к сами преступникам? О, нет. Конечно, нет. Просто, в какой-то момент я стала понимать, что первое жертвам уже не нужно, а второе никак не поможет поймать ублюдков, незнамо как появившихся в нашем мире. Сдержанность и обладание собой. Холодный рассудок. Даже хладнокровие и расчётливое мышление – вот, что я должна в себе воспитывать. А буду каждый раз убиваться... Толку от моих истерик, ни для дела, ни для жертв чудовищ. Я это понимала. Но, чувство жрущей душу жалостливой печали, вместе с навязчивым ощущением саднящей горечи, не желало отступать. Воспоминания, последние для всех троих Ожеровских, пронеслись передо мной, захватили меня и закружили в бесконечном стремительно вихре чередующихся ужасов, которые происходили в этом доме, всего лишь три-четыре часа назад. Я видела, как они пытали их, как Маски со всем тем же садистским удовольствием измывались над беспомощными людьми. Особенно им нравилось, что мать братьев Ожеровских, видела все, что они делали с её старшим сыном. Когда видения меня отпустили, я обнаружила себя стоящей на одном колене, на полу, возле лестницы. Лицо было в испарине, из груди рвался жар, и знакомое болезненное чувство, как при высокой температуре, наполняло моё тело. Я поднялась, держась рукой за перила лестницы на первом этаже. Нервно сглотнув, держась за колющий правый бок, я посмотрела на Михаила Ожеровского. Пришлось буквально заставлять себя смотреть на изуродованного парня. Меня интересовало его лицо – оно было перечеркнуто черным крестом из черной клейкой ленты. Но его родители такой ‘чести’ не удостоились. Я тяжело сглотнула и позволила
Вы читаете Неоновые росчерки (СИ)
