Прежде Монтан не испытывал ничего подобного: ему были чужды страх и радость, любовь, симпатия и ненависть, он не ведал жалость к тем, кого приходилось исцелять, а если случалось умертвить человека, сожаления не преследовали. Желаний Монтан тоже почти не имел, даже элементарные физиологические потребности не довлели над ним: голод, холод, жажду и прочие неудобства раньше он просто не замечал, контролируя процессы, протекающие в организме. Сейчас же мир перевернулось с ног на голову: всё больше и больше тянуло к комфорту, а голод и жажда теперь терзали постоянно. Пациенты тоже начинали вызывать эмоции: Монтан уже давно ощущал лёгкое презрение к людям, но сейчас оно перерастало в стойкое отвращение. А когда приходили красивые девушки, молодой целитель испытывал влечение к ним: какое-то странное, сладковатое чувство, трепет, и возбуждение, которые прежде ему были незнакомы.
Теперь он в полной мере понимал, как ощущают себя люди. С одной стороны, это даже нравилось: было приятно наслаждаться вкусом пищи, теплом и комфортом, созерцать прекрасных женщин, радоваться звону монет. И в то же время юноша понимал, что мир затягивает его и лишает сил, делает слабым. Именно в этом заключался главный страх, отныне поселившийся в сердце Монтана – стать простым, ничтожным человеком, не способным ни на что. Всё чаще представлялось, как однажды он утратит силы и останется один на один с собой, раздираемый чувствами, желаниями и потребностями, и без какой либо возможности удовлетворить их.
Монтан стоял у окна, готовясь к приёму пациентов, когда в комнату вошла женщина. Её стройное тело облегало шёлковое платье золотистого цвета с узорчатой оторочкой, а волнистые, чёрные локоны ниспадали на плечи. Лицо посетительницы скрывала золотая маска, тонкие кисти рук прятались в изящных, бархатных перчатках, а шею обвивал плотный, кружевной шарф.
Она вошла гордо и властно, будто к себе домой, и села на скамью. Сопровождавшим её слугам женщина приказала остаться за порогом.
– Ты можешь мне помочь? – в её хрипловатом голосе чувствовалась повелительные нотки. – Ни один лекарь не в состоянии справиться с недугом, из-за которого я умираю. Но люди говорят, ты творишь чудеса.
Монтан уселся на кушетку напротив.
– Что у тебя за болезнь? – спросил он, смотря в глаза женщины сквозь прорези маски. Зелёные, чуть раскосые с длинными ресницами, они показались юноше удивительно красивыми, они затягивали, не давая оторвать взгляд.
Женщина сняла маску, и Монтан вздрогнул: вместо носа зияла дыра, часть верхней губы отсутствовала, и рот застыл в страшном оскале, на нижней челюсти кожа была проедена так, что местами виднелась кость, а шею покрывали язвы. Но не это заставила Монтана содрогнуться. Прежде он не раз видел подобное, он часто встречал людей с изуродованными лицами и болячками по всему телу – чего только не насмотрелся за год странствий. Но Монтан всегда был отстранён от происходящего, его совершенно не пугал и не трогал вид людей, приходящих за помощью – ни жалости, ни сочувствия парень не ведал. Но сейчас сочетание красоты и уродства поразили юношу до глубины души. Женщина – она была старше Монтана, но всё же довольно молода – оказалась прекраснее большинства представительниц противоположного пола, когда-либо виденных им, сильнее всего цепляли выразительные зелёные глаза, будто созданные искусным мастером, вложившим в них весь свой талант. Однако сейчас красота была разрушена и исковеркана страшным недугом, изуродовавшим произведение высокого искусства. Монтан погрузился в переживание этого явления.
– Я могу излечить болезнь, – наконец произнёс он, – но мои возможности слишком малы, чтобы восстановить твой прежний облик.
– Только боги способны вернуть мне лицо, но им нет дела до простых смертных, – женщина скептически покачала головой. – Но если ты в самом деле устранишь с недуг – даже это станет настоящим чудом. Я заплачу сотню золотых статеров, если твои слова не окажутся очередной ложью.
– Как звать тебя?
– Я Лаодика из рода Мермеридов, – представилась женщина.
– Хорошо, Лаодика, – сказал Монтан, – дай мне руку.
Она стянула перчатку: кисть тоже была покрыта язвами, местами проевшими кожу до костей. Монтан сжал ладонь Лаодики и ощутил её изящные пальцы в своих ладонях. Сердце забилось сильнее обычного. Сосредоточиться получилось не сразу: вначале пришлось подавить суетные мысли и раздирающие душу эмоции, на что потребовались огромные усилия. Ценой великих усилий всё же удалось справиться с собой и отстраниться от мира, подчинив материю мыслям, и только тогда язвы начали заживать – очень медленно, еле заметно. Монтан почувствовал, что болезни не стало: ничтожно мелкие существа, недоступные человеческому зрению, разъедавшие плоть прекрасной девушки, исчезли, и ей больше не грозила смерть. Вот только лицо навсегда останется изуродованным – тут Монтан оказался бессилен: он был слишком слаб, чтобы силой мысли сгенерировать такие большие участки живой ткани.
Язвы затягивались, и молодая посетительница с благоговейным изумлением смотрела на творящееся перед ней чудо. Спустя короткое время рука стала выглядеть значительно лучше. Большие зелёные глаза Лаодики уставились на целителя.
– Этого не может быть! – проговорила она. – Как? Как такое возможно? Ты не просто врач – только у богов есть такая сила!
– Не говори так – я мало, на что способен, – понурился Мотнат. После проделанной работы навалилась тяжёлая усталость, будто он отдал часть себя.
– Нет же! Ты великий врач! Никто во всём мире не способен на такое!
Монтан снова взял её за руку и печально произнёс:
– Прости меня Лаодика. Ты очень красивая, но я слишком слаб, и не могу вернуть тебе то, что отняла болезнь.
– И он ещё извиняется! Да ты достоин самой высокой награды!
– Если придёшь завтра, я постараюсь ещё немного подлечить язвы. И мне не нужно столько золота: я обхожусь значительно меньшими суммами.
– Сотня золотых монет ничего не стоит для меня, но, даже если б и стоила, я не пожалела бы их отдать за такое! Я заплачу больше! Это же настоящий дар богов! Знаешь, о нём должен узнать весь город.
Посетительница готова была одарить его деньгами и прославить, но Монтан не радовался этому, наоборот, ему хотелось плакать.
– Я слишком устал, Лаодика, приходи завтра. Мне нужен отдых.
Когда она ушла, молодой целитель попросил Никанора сегодня больше никого не пускать: хотелось побыть одному.
– Ты знаешь, кто это был? – хозяин выглядел потрясённым. – Мермеиды – одно из
