– Дастур Фравак подозревается в ереси, к тебе-то за что придраться?
– Сам знаешь. Эта скотина обвинит в чём угодно, если захочет от тебя избавиться. Ересь или измена – какая разница? Итог один.
– Пожалуй, так, – согласился кнехт. – Мне тоже не хочется попадаться на глаза апологету.
– Пёс с ним, – выругался Хадугаст, – ещё немного, и я буду в состоянии ехать, куда угодно. Вот тогда-то и отправимся на юг. А знаешь, что нас там ждёт?
– Земли лордов-еретиков, которых казнит король.
– Верно! А сейчас нам пора на проклятые похороны проклятого канцлера, который так не вовремя вздумал протянуть ноги. И почему я должен лишний раз мозолить глаза придворным? Мне в замке, похоже, вообще никто не рад! Дурацкая вежливость! Они нарушают законы гостеприимства, а я лебези перед ними? – Хадугаст не на шутку распалился.
– Не ходи, если не хочешь, – пожал плечами Фолькис.
– Ага, тебе-то легко говорить…
Сменив пропитанный потом гамбезон на лёгкую, полотняную котту, Хадугаст отправился к святилищу Ардвана-плотника. Кладбище для придворной знати находилось в роще неподалёку от тренировочных площадок.
Когда Хадугаст вошёл внутрь, люди уже были в сборе, а тело канцлера лежало перед алтарём, завёрнутое в чёрный саван и обложенное осиновыми ветвями, которые по преданию защищали тело от вселения бесов. Только лицо покойника с зашитыми веками и ртом оставалось открытым на всеобщее обозрение. Придворные, облачённые в тёмные одежды, толпились вокруг покойника, прощаясь с усопшим, в то время как плакальщицы оглашали рыданиями стены святилища. На общем фоне выделялась белая мантия мобада, проводившего церемонию, и рясы слуг-храмовников.
Хадугаст сразу заметил высокую стройную фигуру Берхильды – женщина стояла у изголовья покойника, её волосы покрывал белая накидка, обмотанная вокруг шеи и головы, поверх которой сверкал драгоценными камнями золотой обруч. Рядом мелькали коренастая фигура хромоногого кастеляна и широкоплечая туша маршала Адро. Нитхард, опираясь на трость, стоял между мужчинами. Не обошлось и без Лаутрата, который, как всегда, держался чуть позади придворных, зорко за ними наблюдая.
Обычно похоронный обряд возглавлял дастур, но в связи с последними событиями, приведшими к тому, что графство оказалось без церковного главы, церемонию вёл один из городских мобадов. Хадугаст сразу заметил это и вспомнил слова Фолькиса об аресте Фравака, но вскоре ему стало не до него. Единственное, что сейчас хотел воин – поскорее убраться восвояси: слишком уж неприятно кололи косые, враждебные взгляды придворных. А вот Берхильда даже головы не повернула в сторону возлюбленного, будто его здесь и не было. После отъезда графа, Хадугаст полностью уединился в предоставленной ему комнате и не показывался даже на трапезах в общем зале, предпочитая проводить время либо в одиночестве, либо в обществе двух боевых слуг. И сейчас он клял на чём свет стоит правила приличия, вынудившие его явиться сюда.
«Отмучался бедняга», – подумал воин, когда настала его очередь подойти к телу. Мобад-канцлер действительно много страдал перед смертью: его плоть начала гнить, и ни какие мази, травы и даже молитвы не могли остановить заражение. Повреждённую ногу пришлось отрезать, но и это не помогло – на следующий день Гуштесп скончался.
Хадугасту пришлось повидать много покойников на своём веку, он и сам не раз отнимал жизни – обычное дело для воина. Но сейчас коленопреклонённый задумался, представив, как однажды тоже будет лежать под чёрным саваном в окружении толпы, провожающей его душу в последний путь. Или нет? Кто придёт на похороны, кто наймёт плакальщиц, кто захочет с ним проститься? Пара слуг? Да и те вряд ли. В свои сорок с лишним лет Хадугаст не имел ничего: ни замка, ни семьи, ни наследников. Единственное, чем он мог похвастаться – несколькими поверженными противниками, бесчисленным количеством шлюх в борделях и деревенских баб, которых он оприходовал, да тем, что набил оскомину всем коленопреклонённым в округе, постоянно пользуясь их гостеприимством. Стало тоскливо на душе, да так, что хотелось волком выть. Хадугаст переводил взгляд с одного придворного на другого, но те больше не желали встречаться с ним глазами. Посмотрел на Берхильду – к этой женщине воин давно испытывал нежные чувства, вот только оказался он пешкой в её руках, и это огорчало ещё больше.
Началась церемония. Мобад произнёс длинную молитву, а затем открыл Книгу Истины Хошедара и зачитал отрывок.
– «И возопят покойники к Небу, и да спустятся святые Его за душами умерших, чтобы забрать из тел бренных туда, где сойдутся Всевидящий и Враг в вечном споре о том, кому достанутся души после конца времён…»
Около получаса читал мобад священный текст, наполняя святилище заунывным речитативом. В конце концов, покойника окропили водой из чаши с алтаря и вынесли на улицу. На кладбище уже чернела свежая яма, и медленная процессия под вопли плакальщиц потянулась к ней. После того, как слуги опустили туда мертвеца, а храмовники кинули пару горстей земли, пришла очередь работы могильщиков, и провожающие стали расходиться.
За похоронами следовало поминальное пиршество, но Хадугасту было не до него. В тяжёлых думах он дополз до комнаты и повалился на кровать. Чувствовал он себя паршиво: болели рёбра и плечо, подолгу не отпускал кашель. Подумав, что неплохо выпить вина перед сном, Хадугаст, кряхтя, поднялся и подошёл к столику с кувшином. Кувшин оказался пуст, но рядом лежал клочок бумаги. При тусклом свете мужчина попытался разобрать буквы. «Вход в подземелье, десять вечера», – значилось в записке.
Графиня желала встретиться. Хадугаст тут же смекнул, что Берхильда наверняка пронюхала о его намерении свалить из замка. После разговора с наместником, воин окончательно утвердился в намерении бежать: он не верил, что на стороне графини так много сил, как она уверяла, зато человек, вроде Лаутрата, который в курсе всего на свете, обречёт на провал любую попытку захвата власти. Наверняка апологет уже подкупил часть стражи и наёмников. Со времени того разговора Хадугаста не покидало тягостное ожидание шагов по коридору и вооружённых людей на пороге «кельи», пришедших за ним. План отъезда коленопреклонённый держать в секрете ото всех, кроме своих кнехтов. Никто не должен был знать о нём, особенно графиня: Хадугаст опасался её уговоров, гнева, оскорблений и всевозможных уловок, которые та предпримет, желая удержать возлюбленного подле себя. Он знал, что вновь поддастся её чарам и будет вынужден дать обещание остаться.
Колокол пробил девять. Этим вечером во дворе замка царила суета: до кельи доносились оживлённые голоса людей, кто-то время от
