Меша, начавший было деловито намывать и без того лоснящуюся шерсть, вдруг встрепенулся, во все глаза уставившись на Добрыню.
— Так, а ты-то чего беспокоишься? — заметил Митрофан. — Да и откуда прознал об этом, раз голова тайно все провернуть хочет?
Добрыня как-то недобро посмотрел на мешу и процедил сквозь зубы:
— Вот еще, ответ перед нечистью всякой держать…
— Погоди, Добрынюшка, — настороженно прервала его мигом посерьезневшая Ялика. — Митрофан ведь дело говорит.
Сердито нахмурившись, так, что брови сошлись на переносице, Добрыня вновь принялся негодующе поглаживать бороду.
— А голова и меня звал, — раздраженно пояснил он. — И все бы ничего, да на дело это из казны деньги тратятся без меры. Того и гляди, весь город по миру пойдет.
— Ну, а тебе-то что? — не унимался меша. — Ты человек простой, служивый, знай, службу неси да не суй нос куда не следует.
Потерявший остатки самообладания Добрыня, покраснев от захлестнувшей его волны гнева, с такой силой впечатал огромный кулак в ни в чем не повинный стол, что находившаяся на нем посуда жалостно звякнула, а сидевший в корчме люд мигом повернул головы в сторону тяжело дышащего богатыря. Меша же, подпрыгнув на месте, прижал уши к голове и угрожающе оскалился. Даже Горбыль на секунду выглянул из кухни — проверить, не буянить ли удумали гости. Впрочем, натолкнувшись на звериный взгляд Добрыни, он тут же предпочел ретироваться, скрывшись за дверью. Остальные посетители тоже решили сделать вид, что ничего не произошло. Мол, с кем не бывает, ну ссорятся голубки влюбленные — так-то обычное дело.
— Да он мне как отец, — сквозь зубы зло прорычал здоровяк, уставившись в пустоту перед собой. — Вместе в дружине княжей служили на пограничье, вместе кровь по заставам проливали, вместе в Пересечень, как службу закончили, и пришли. Он вскоре головой городским сделался, а я, следом, старшим над дружиной.
С трудом совладав с гневом, Добрыня с надеждой посмотрел на Ялику.
— Поговорила бы ты с ним, пресветлая, — чуть ли не жалостливо взмолился он. — Меня Никодим и слушать не желает, а тебя, может, и послушает. Отговори его, богами прошу. Не за себя ведь, а ради блага друга ближнего. Если нарочитые мужи прознают, куда он монету звонкую из казны тратит, так не сносить ему головы.
— Да уж, друже, — неторопливо протянула Ялика, задумчиво разглаживая складки на сарафане. — Никодим твой, и вправду, головой скорбен. Как он Индрика-то ловить удумал? Ведомо же даже дитю неразумному, что зверь этот не по тучным пастбищам ходит, а у самых костей земли, там, куда смертным путь и вовсе заказан. Да и сомневаюсь я, что есть сила на земле, Индрика удержать способная.
— Ну, так ему и скажи об этом, — эхом отозвался Добрыня, пожав плечами. — Ты же ворожея, как никак, да и город своим умением уберегла — авось, твое слово да повесомей моего окажется.
Кивнув своим мыслям, Ялика решительно встала, чуть не опрокинув пустую кружку, застывшую в хрупком равновесии у самого края стола.
— Пойдем, Добрынюшка, поговорим с головой, что ли, — решительно заявила она, бросив задумчивый взгляд на явно обрадовавшегося здоровяка.
— Ну, вот дуреха, — разочарованно пробормотал меша. — И что мне с ней делать? Вечно в неприятности встревает всякие.
Сердито мотнув ушами, он кинулся следом за ворожеей, вышедшей из корчмы в сопровождении приободрившегося Добрыни. Чуть не получив закрывающейся дверью по носу, раздраженно мяукающий кот юркнул за порог под насмешливыми взглядами оставшихся посетителей.
Город, казалось, даже не заметил страшных событий трехдневной давности. Все также деловито сновал люд, занятый повседневными делами, все также драли глотки всевозможные зазывалы, и все тот же вездесущий печной дым, подчиняясь воле налетевшего ветерка, то и дело накрывал своими удушливыми объятиями улицы, заполненные беспечными обывателями. Лишь кое-где внимательный взгляд мог наткнуться на печальную избу, одна из стен которой, согласно древнему обычаю, была разобрана, чтобы вынести умершего, а затем и проводить его дух в иной мир, доверив жаркому пламени погребального костра бездыханное тело. Впрочем, подобные дома встречались нечасто. Да и выглянувшее, наконец, солнце, разогнавшее своими ласковыми лучами хмарь, устлавшую серой пеленой небо, заставило отвлечься от тягостных дум и печалей. Стараясь не отставать от уверенно рассекающего толпу Добрыни, Ялика незаметно для себя начала как-то совсем по-детски радоваться теплу светила и забавам его вечных спутников, солнечных зайчиков, беспечно игравших то на стенах домов, то на хмурых озабоченных лицах прохожих. Даже устроившийся на плечах ворожеи Митрофан, ворчливо сетующий на ее глупость, в конце концов успокоился и добродушно заурчал.
Обычно городской глава редко принимал посетителей, ссылаясь на занятость или неотложные дела, требующие его непосредственного участия. Но поток просителей почти никогда не иссякал, и перед воротами палат, построенных специально для головы и нарочитых мужей, изо дня в день толпился народ, желающий лично побеседовать с градоначальником. Большинство жалоб и проблем посетителей решалось на месте младшими служащими городского совета, а то и вовсе стражниками, охранявшими вход. Несмотря на это, каждый из пришедших требовал личного участия головы. К счастью, звание воеводы давало Добрыне ряд преимуществ перед обычными просителями.
Перекинувшись парой слов со стражниками, Добрыня ободряюще подмигнул растерянно хлопающей глазами ворожее и провел ее внутрь палат, не взирая на возмущенные крики оставшихся снаружи горожан. Миновав несколько лестниц и узких коридоров, богатырь остановился у двери, ведущей в рабочие покои городского головы.
— Надеюсь, у тебя получится, — буркнул он и, толкнув массивные створки, пригласил Ялику войти.
Ворожея ожидала увидеть кого угодно, но не седобородого старца, сидящего за резным дубовым столом и с отсутствующим видом выглядывающего за окном что-то, известное только ему самому. Обернувшись на шум, голова хмуро посмотрел на неуверенно застывшую у порога Ялику живыми пронзительными глазами, резко контрастирующими с его изможденным старческим видом, и, переведя взгляд ей за спину, неприветливо бросил:
— Опять поучать пришел? Мы, кажется, все уже выяснили.
— Никодим, — начал было Добрыня, которому, чтобы войти, пришлось оттеснить ворожею в сторону. Голова скорчил презрительную гримасу и с неприкрытым раздражением принялся перекладывать бумаги с одного края стола на другой.
— Ты же знаешь, что я своего решения не меняю, — твердо произнес он. —
