– Только благодаря Богу! И никакая я вам не дорогая. Бог позволил вам создать эту штуку, вот ему я и благодарна. А вы, ученые, в своей гордыне все заслуги приписываете себе. Никакого смирения. Думаете, что все знаете.
– Помилуйте, если бы мы думали, что все знаем, разве мы бы проводили какие-то исследования, опыты? Разумеется, наука многого не знает, мы ищем, делаем ошибки…
– Ага! Сами признаёте, что лезете куда не знаете – вот потому и ошибки! – она удовлетворенно рассмеялась. – Вот сейчас в память лезете. А где она находится, эта память, сами не знаете!
– Ну, почему же. Знаем. Я могу рассказать. Но боюсь, вам эти слова будут непонятны.
– Да-да, всегда вы так. Наша газета сколько раз пыталась взять у вас интервью? И всегда одно и то же – расплывчатые заумные фразы. Гиппопотамус, свинапсы какие-то… эти, как их… нервоны… невроны? Тьфу. Лишь бы заболтать человека. А спроси вас прямо – откуда тогда у растений память, если никаких мозгов у них нету? А? То-то же. Только глазами лупаете.
– Опять вы с этими растениями! – безнадежно засмеялся Леднев. – Другая у них память, другая, и только условно можно назвать это памятью. Я же сто раз объяснял, но эти ваши… ээ… неумные писаки все перекручивают каким-то фантастическим образом. С чего-то они взяли, будто растения запоминают лица, ненавидят злых садовников, вянут от грубых слов, любят классическую музыку, разговоры по душам, философию Канта… И вообще тянутся к свету.
– Да уж известно не к тьме. В отличие от некоторых. Что угодно будете говорить, лишь бы не признавать очевидного: память вовсе не в теле находится! Не в каких-то там ваших невронах и свинапсах.
– А где же, позвольте узнать?
– Это одному Богу ведомо. Все у него в руках. И человек, и цветочек полевой… Все – его творения. Да что там цветочек! Вода! Даже у воды есть память! Сами же ученые и доказали! Еще пятьдесят лет назад! А потом – в кусты…
Леднев вздохнул.
– Как же, как же. Наслышан, – сказал он ехидно. – Ученые доказали. Если обматерить наполовину полный стакан – он сразу превратится в наполовину пустой. И каждая молекула воды в этом стакане так исказится от гнева и отвращения, что лучше уж вам эту гадость не пить. Хотя это вас не спасет. Потому что вы сами на 80 % состоите из молекул воды – и они вам обязательно отомстят за оскорбление своих Н2О-чувств. Они же все слышали! Запомнили, намотали на ус, т. е. на атом водорода, и теперь жди от них беды. Впрочем, есть выход: молитва, покаяние, крещенское купание…
– Вот именно! Хорошо, что вы это понимаете. Или вот, например, земля, – вдруг перескочила пытливая мысль Лидии Аркадьевны. – Тут вот некоторые граждане ученые смеются над нами, патриотами. Мол, земля у нас плоская. Ну, тупые… Какая разница? Пусть дураки спорят о том, какой формы земля. Дело ведь не в том, плоская земля, круглая или квадратная. Дело в том, как это могут использовать против нас наши враги.
– А как это могут использовать наши враги? – удивился Леднев.
– Да очень просто! Вы когда-нибудь видели, чтобы пуля летела по кривой? То-то же! Если земля круглая – пусть они попробуют из другого полушария стрелять по нашим военным базам, ха-ха-ха! Они и сами понимают, что ничего не получится. Пули же не смогут обогнуть землю по кругу – они просто улетят в космос!
– Э… Но позвольте…
– Зато если мы в них стрельнем со своей плоской земли – то прямой наводкой угандошим все там нафиг сразу.
– А… То есть, вы полагаете, что форма земли, законы физики, траектория пули – это все подчинено идеологии?
– Не знаю, какие там законы физики. Есть один Закон Государев, остальное – крамола! Заряды, которые не подчинены идеологии – это из говна пуля. Вы вот умный вроде человек, на Духовный комитет работаете, а простых вещей не понимаете…
Она еще что-то пробормотала, совсем бессвязно, и отключилась, наконец.
18. Пустой оклад
– Не вини себя в том, на что влиять не можешь. Хотела спасти – молодец, не спасла – смирись, на все воля Божья. Человек другим человеком не спасется, спаси себя – и будет с тебя. Понимаешь, о чем это?
– Да, батюшка.
– Все у тебя, чадо? – отец Андрей поднимает епитрахиль, готовясь уже читать надо мной разрешительную молитву.
– Нет, батюшка. Есть еще кое-что.
– Рцы.
– Накануне сон видела…
– Пустое. Сон и сон. Девицы слишком впечатлительны к таким предметам. Отсюда – вечная бабья суеверность.
– Я знаю, но… Сон был не простой, а про Него… Спасителя. Хотя Его там не было, но все во сне говорило о Нем. Я проснулась с этим чувством: да, о Нем! Сначала – восторг, и благодарность, и умиротворение, что в дар получила такую драгоценность, такую высокую тему, а не как мне обычно снится… А потом сразу тревожно стало: а вдруг это бесы так со мной играют? Как я могу различить?
– Ох. Ладно. Не отстанешь ведь. Рассказывай свой сон.
– Ну, вот, значит. Будто бы стою в узкой зале… Хотя неизвестно, почему в узкой: ни стен не видно, ни пола, ни потолков – словно все на воздухе висит. Но как-то все стеснено, сумрачно, сдавлено с боков. В центре – длинный стол, покрытый простой холстиной. Я вижу его с торца. По бокам стола – скамьи и лавки. А напротив, во главе стола, – высокий прямоугольный трон из черного дерева с резьбой – присматриваюсь и понимаю, что это оклад без лика. И все пусто – лавки, трон. Никого. Пустая скатерть. Пустой воздух. Свет без света. Звук без звука. Но есть какой-то важный, неумолимый смысл во всех этих оставленных вещах. И самый этот смысл – оставленность. Сердце знает откуда-то: это – наказание. Но не от гнева Его, а от печали. Печаль. Все вокруг – Его печаль. «Где же все? Где Он сам?» – спрашиваю в пустоту. А в ответ… Как бы невидимый апостол или ангел за него говорит…
Я замолчала, не зная, как передать эти слова.
– Ну? Что говорит-то?
– Стыдно произнести.
– Да уж произнеси так, чтоб не стыдно.
– Говорит: мол, а не пошли бы вы все… Вот так примерно.
Молчание. Поднимаю глаза на отца Андрея. Он смотрит куда-то вбок слабым, каким-то детским взглядом – и впервые его лицо выглядит таким старым.
– Ты опять рисовала образа? – наконец спрашивает он.
Я кивнула.
– Почему же не говоришь мне?
– Потому что не раскаиваюсь в этом. Ведь нельзя же исповедоваться во грехе, если не хочешь оставить его. Так ведь?
– Значит, не хочешь
