– Я и есть художник.
– И с чего же ты это взяла?
– Ну… – я задумалась. – Когда я рисовала, люди собирались вокруг меня – любили смотреть, как я рисую. Мои рисунки любили.
– Ага. Выходит, ты художник, пока у тебя есть зрители?
– Не знаю… Нет. Еще – пока у меня есть зритель вот здесь, внутри.
– И все-таки сперва ты сказала про тех, кто снаружи. Про других. И это верно. Потому что заниматься каким-то делом человека побуждает надежда, что результаты его труда будут нужны другим людям. Но если само ремесло твое запрещено, на что ты надеешься? Ты ведь понимаешь, что у тебя никогда больше не будет зрителей? Да что там – даже учителей у тебя не будет. Даже товарищей по цеху.
– Не знаю. Но… откуда-то знаю, что все изменится.
– Что «всё»?
– Все, – прошептала я.
– Ох, чадо, – вздохнул Андрей. – Крамолу говоришь. Что же с тобой делать?
Исповедь моя затянулась, и я затылком чувствовала усталость и напряжение людей в очереди. Кто-то не выдержал и громко проворчал: «Ну сколько можно!..»
Отец Андрей выпрямился, строгим огненным взглядом обвел паству:
– Ропот слышу! Не в магазин пришли.
Он снова обернулся ко мне и долго внимательно всматривался.
– Постой-ка… А не тебя ли выдвигали года два назад в школу иконописцев?
Я кивнула.
– Вот оно что… А я-то думаю, имя какое-то такое, по-особому знакомое… Теперь вспомнил. Я ведь сам подписывал разрешение. Видел твои работы на комиссии. Ничего не скажу… Одобрил. И отец Григорий одобрил. Но – поздно, было слишком поздно. Да, да…
Я посмотрела на него с благодарностью.
Он задумался.
– А петь ты умеешь? Нотам обучена?
– Ну, так…
– Ладно. Неважно… У нас тут корь половину клироса выкосила. Вот что. Выучи покамест наизусть псалтырь и часы. Запрошу тебя у школы в церковный хор, в пятницу придешь на спевку. Для предлога, Господи прости.
– Для предлога?.. А что…
– Молчи теперь. Голову склони. Господь и Бог наш, Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия да простит ти, чадо Диана…
В среду пришел запрос из церкви на меня за подписями настоятеля и регента. Бумагу зачитала Морковка вслух на утренней линейке. Мол, за нехваткой певчих и чтецов по благословению нашему удовлетворяем просьбу девицы рабы Божией ученицы 9-го класса Дианы Дерюгиной опробовать себя в деле хорового пения во славу Господа на клиросе Храма святого Стилиана, о чем сообщаем администрации ШДГ № 8 и со своей стороны просим дозволить означенной девице посещать поименованный храм три раза в неделю в течение месяца по таким-то дням для испытательного сроку… – все как положено.
Директор дал согласие – а как не дать: не каждому такая честь выпадет – петь на клиросе, и для всякой школы иметь в учениках церковного хориста – предмет особой гордости.
Певичка наша, правда, удивилась: мол, не замечала за тобой, Дерюгина, особых музыкальных талантов. Где ты их скрывала и за какие грехи наказывала нас своими петухами? Я и глазом не моргнула: Луиза Самойловна, говорю, одно дело петь марши и речевки в кабинете или там строем на плацу, совсем иное – во храме едиными устами славить Бога. Она и притихла, видя, что не подковырнешь тут.
И все вдруг ко мне прониклись особым уважением. Только Рита тихо брюзжала:
– Зачем это тебе? В монашки собралась? Попадешь на клирос – прощай жизнь. Там же служба – каждый божий день. Не губи себя, кума. И представляю, какая ты станешь заносчивая и скучная! Ты и так вон… Словно в хвост перышко воткнули. Прямо не узнать… Хочешь знать правду? После этой чертовой Вихляйки ты зазналась.
– А ты завидуешь?
– Я?! – она изумленно засмеялась, помолчала, а потом очень спокойно сказала: – Ты совсем берега потеряла. Чему завидовать? Ты ведь Люсю утопила. Не лезла бы со своим геройством – она бы осталась жива.
Я замерла, как от удара в лицо.
– Ты этого не знаешь, – прошептала я. – Ты ничего не знаешь… Ты даже не видела ничего, а говоришь…
– Все об этом говорят, – беспечно улыбнулась Рита.
19. Ловы и ревы
«Кощееву иглу» придумал Кохан, как они все говорят? Ну, что ж, да. В какой-то мере да. Но не так, как они говорят. Впрочем, кому это теперь интересно? Тридцать семь лет прошло…
«А дайте мне лабораторию», – с детской бесцеремонностью обратился к старику Леднев. Надо сказать, Дмитрию Антоновичу было тогда уже пятьдесят четыре, но в нем, рядом с холодным умом, сохранялись эти резкие повадки избалованного ребенка (и до сих пор еще остались), и многих это бесило. Но Кохан любил его и все его повадки. «С чего бы это?» – проскрипел он без интонации и флегматично уставился на Леднева своими кроличьми, розовыми от старости, глазами. «Вот, – Леднев положил на стол флешку. – Нейрорегенератор…». Старик посмотрел на флешку с испугом внезапно разбуженного лунатика… «А! Ты все мастеришь эту свою… Кощееву иглу?». Так и пошло с тех пор – название прижилось. Ну, и как автор названия и научный руководитель Леднева, Кохан поставил свое имя на его изобретении. Сам Леднев об этом просил – тогда, тридцать семь лет назад, он был всего лишь малоизвестным доктором медицинских наук, скромным университетским преподавателем, тогда как авторитетное имя Кохана, автора многочисленных публикаций с высоким индексом цитирования, ректора НИИ Геронтологии и просто харизматика, могло пробить дорогу куда угодно и выбить из казны средства на любые исследования.
Так и вышло. Кохан направил прошение в РАН, там рассмотрели заявку на коллегиальном собрании, и Президиум РАН постановил: выделить Ледневу лабораторию при институте и штат сотрудников впридачу. Война еще помогла – там, наверху, его разработки посчитали стратегически важными и своевременными. Хотя Институт противился. Да и Кохан бы противился: ему никогда не нравился этот проект вечной жизни, и он бы предпочел не оказывать Ледневу протекции, но все-таки поставил научные интересы выше собственных человеческих сомнений. Он умел избегать неудобных и неприятных разговоров, прикидываясь немного спящим – возраст позволял ему – и вскоре весь институт заметил, что старик на теме «Кощеевой иглы» всегда чуть похрапывает. Это вызывало множество кривотолков. Впрочем, Кохан всегда прикидывался немного спящим – даже когда умер. И умер он странно вовремя, как подгадал: в день перед тем как лаборатория Леднева получила высшую награду для хирургов – орден святого чудотворца Луки Крымского – за изобретение «Кощеевой иглы». Так что Кохан сумел избегнуть даже награждения за неприятное для себя (хоть и чисто номинальное) соавторство: мол, идите-ка вы к черту со своей камилавкой, я сплю.
Впрочем, не такое уж и номинальное. Все три года, пока шла работа над инъекцией, Леднев советовался
