Ледневу было тогда под шестьдесят. Возраст забытых на лбу очков. После операции… О, как назвать это чувство! Дневник, где он сухим языком отмечал все изменения, которые с ним происходили в те восхитительные дни, не содержит и приблизительных описаний его аффектов и телесных ощущений – да и как это было описать? Хрустальная голова? Мясо на пружинах? Ветер-богатырь? Я – гений? Я – зеленый стебелек?.. Глупо. Безумие какое-то. Вместо этого он записывал: «Чувствую себя чрезвычайно живым…», «Восстановление волосяного покрова на затылочной и височных частях соответствует моему 45-летнему возрасту…», «Острота зрения по таблице Сивцева – 0,8 (восст. на 4 доли, соотв. моему 40-летнему возрасту). Результат превзошел самые смелые расчеты», «Необычайная ясность и скорость ума. Память – по субъективным ощущениям – как в годы университетской юности!». Тут он не сдержался, да, прибегнул к гиперболе и поставил восклицательный знак.
Но все-таки было что-то, что не поддавалось исправлению – ошибки и расстройства памяти. Различного рода конфабуляции. Проще говоря, ложные воспоминания – «ловы» (термин Леднева, введенный им наряду с термином «ревы» – реальные воспоминания). «Лов» может формироваться самостоятельно, автономно от «рева» – как онейроидная галлюцинация, клубящееся облако грезоподобных фантазий; или при амнезиях, когда «рев» отсутствует, и тогда его место занимает «лов», как бы заштопывая провал в памяти. И все-таки это весьма относительная самостоятельность – даже при тяжелых психозах и поражениях мозга «лов» не растет из ниоткуда – а, подобно сновидению, восходит и метаморфирует из каких-то остаточных, невидимых испарений реальности. Что уж говорить о психической норме – здесь вымысел просеивается непосредственно в «рев». Ложное воспоминание прорастает сквозь истинное (обычно в результате защитной реакции на когнитивный диссонанс) – и начинает паразитировать на нем, никогда не убивая полностью, а лишь частично разрушая и перестраивая его структуру, взамен создавая новые цепочки последовательностей. Так, вместо картины трусливого бегства появляется картина стратегически хитроумного наступления, и поражение превращается в победу. Но бывают и невинные «ловы» – например, когда ассоциации очень затейливы или наоборот стереотипны (роза – красная, кремлевская стена – красная) – и затем этот шаблон срабатывает неожиданно, подстраивая архитектуру мерлонов к воспоминанию о «Розовой воде» – аромат давно позабытой незнакомки, с которой случилось давно позабытое свидание в давно позабытом городе – и вот тебе уже кажется – нет, ты вполне уверен, ты точно помнишь, что дело было на Красной площади в Москве.
«Этот твой «рев»… – морщился Кохан. – Прости, но к чему вводить пустой термин? Ты же понимаешь, что в строгом смысле реального воспоминания не существует. «Ловы» неустранимы, т. к. обусловлены самим механизмом человеческой памяти, которая – в отличие от компьютерной, воспроизводящей – реконструктивна и продуктивна. Бог создал Адама до изобретения винчестера».
Да, понимаю: не существует, неустранимы. Наши воспоминания не хранятся целиком в каком-то одном отделе мозга, как на жестком диске, в виде непрерывной линейной записи. Запоминание – процесс не континуальный, а, скорее, дискретный. Любое, самое зыбкое, легкое прикосновение мира – какая-нибудь снежинка или капля дождя, упавшая тебе в ладонь в тот момент, когда ты протянул руку своей розовой незнакомке, – прежде чем достигнуть сознания, проделывает целое путешествие, совсем не романтическое, а, скорее, похожее на мытарства группы нелегальных мигрантов: от мозгового ствола – через распределительную камеру таламуса, где оно расчленяется и сортируется, – в различные доли головного мозга, и оттуда – в отдел коры больших полушарий, где осознается как гармонично цельное впечатление. Но этого мало. Чтобы закрепиться в памяти и получить «статус» воспоминания, оно должно вернуться в гиппокамп, снова пройти членение и сортировку (образы – направо, слова – налево, звуки – туда, запахи – сюда, et cetera) и отправиться на хранение по разным адресам: эмоции – в мозжечковую миндалину, речь – в височную область, образы – в затылочную, осязание – в теменную… Таким образом, воспоминание располагается сразу во всех местах одновременно. И в то же время – нигде. Оно само по себе не существует, пока какой-то импульс не вызовет его из памяти – одно легкое прикосновение, отзвук далекой мелодии, след летучего вещества в воздухе… И когда, через много лет, капля дождя снова упадет в твою ладонь или донесется откуда-то сердечная нота «Розовой воды» – оно вдруг заново соберется из рассортированных по разным местам фрагментов воедино и мгновенно накроет – яркой вспышкой или мимолетной тенью… Неважно. В ходе сборки структура белка изменится. Это будет уже нечто иное. Всегда нечто иное. Некий гибрид реальности и вымысла. Мерлоновая вода.
«И главное – зачем? – пожимал плечами Кохан. – Зачем, объясни мне, искать лекарство от «ловов»? Даже не лекарство – что там лечить? Ложные воспоминания – не болезнь». «Так и про старение говорили, – возражал Леднев. – А теперь у нас есть СК-терапия, Кощеева игла». «Ты знаешь, я и к твоей игле отношусь скептически… Впрочем, это вопрос скорее философский, чем медицинский. Но смотри. Вот СК-терапия – она же приносит огромную пользу, мы можем выращивать новые участки мозга взамен поврежденных, мы справились с альцгеймером, инсультом, сенильной деменцией… А какая может быть польза человеку в лекарстве от «ловов»? Никакой. Человеку дороги свои иллюзии, он почти весь и состоит из них – как из воды. Если их убрать – что останется от человека?». «Это вопрос философский, а не медицинский», – поддел Леднев. Кохан отмахнулся: «Да хоть какой. Говорили уже об этом сколько раз. «Ловы» нельзя удалить. Разве только, – он цапнул пятерней большой кусок воздуха, – целиком вместе с памятью. Забудь. Брось дурное».
И все-таки – именно из-за очевидной нерешаемости задачи – Леднев загорелся идеей когда-нибудь ее решить. Когда? – он не думал об этом. Он не знал еще – как. И зачем. Он поселился внутри этой мечты, как в таинственном доме – бог знает, как долго придется обследовать все его секретные коридоры и запертые комнаты и какие тут призраки бродят – тем интересней его обживать.
Работы хватало – лекции, клиника, везде нервотрепка, умер Ко-хан, и Леднева совсем завалило – какая тут еще к черту нерешаемая задача… Нет, он не то что забыл, но с чистой совестью позволил себе ничего не искать – и не искал, отпуская мысль, как полярник бороду, – тем удивительней, что время от времени, как бы сами собой, находились пути к решению, какие-то ключики. Иногда его даже посещала пронойя – мистическое чувство, будто мировой вселенский разум помогает ему, повсюду разбрасывая подсказки. А между тем наступили тридцатые,
