Что ж. Они всегда приходят за своим. Лаборатории уже пять лет. Настал час расплаты.
Пискнула гарнитура: запрос на голосовую связь. Лаборатория. Стоило только вспомнить! Значит, долго жить будет, если верить народным приметам. Он, разумеется, не верил, но когда очень хотелось – немножечко верил.
В наушнике раздался задыхающийся голос доктора Рыбкина:
– Алё, алё!
– Да, Иван Семенович. Слушаю.
– Дмитрий Антонович, тут все в панике. Лабораторию опечатывают, нас выгнали, никого не впускают, что происходит?
– Панику отставить. Всех успокоить и отправить по домам. Скажите: нашу работу временно приостановили. Временно. Я разбираюсь с этим вопросом…
– Но они отключили все системы, вода, питание, все, а там обезьяны, они же все передохнут, но им как об стену горохом, ничего не доказать!
– Кому доказать, обезьянам? Друг мой, прошу вас, успокойтесь, поезжайте домой, выпейте коньяку или что вы там предпочитаете…
– Но это неслыханно, вдруг ни с того ни с сего, не предупредили, ничего… Разве так можно?.. – в сторону: – Что… Что такое?.. Вы что делаете? Прекратите!
Доносятся крики, шум.
– Это какой-то погром! Что делать? Что делать?
– Ничего! – рявкнул Леднев. – Успокойтесь! Вы можете успокоиться?
– Да… Да… Извините… Нет, не могу! Я не смогу сидеть сложа руки, когда все гибнет!
– Так. Ладно. Слушайте. Хотите помочь?
– О! Спрашиваете!
– Хорошо. Я вам сейчас перешлю кое-что – так, так… Вот. Это расшифровка нейрограммы под нашим РЕВ-препаратом и все материалы по этому делу. Из-за чего, собственно, весь сыр-бор. Изучите и пришлите мне отчет до рассвета. Сделаете?
– Кровь из носу! Жив не буду – сделаю!
– Нет, вы уж, пожалуйста, будьте живы. Договорились?
– Да, Дмитрий Антонович!
– Тогда жду. Все-таки одна голова хорошо, а две лучше. Я могу что-то упустить, а у вас ум пылкий, молодой…
Из того, что он сам успел прочитать в это утро, пока ничего не прояснилось. Просил же: дайте расшифровку в исполнении грамотного КМИ-транскрибатора. А что прислал Дурман? Какой-то поток непросеянного холистического сознания. Впрочем, это и к лучшему. А то они бы уж там просеяли, специалисты хреновы. Ну, правильно, откуда у них другим взяться? А я говорил, нельзя так, доверьте нам подбор кадров и контроль на каждом этапе эксперимента – так нет, быстрее все захапать в свои жадные ручонки. И еще не факт, что транскрибацию делал человек, а не программа «Русский стиль». С них станется.
20. Крипта
В пятницу после обеда приехал за мной церковный автобус.
– Дерюгина, пой благолепно, не опозорь коллектив! – напутствует Морковка, которая временно взяла руководство над нашим классом, пока Ментор сидит в опале, в писарях, на сухояде сорокадневном.
Ментор бы добавил: «А не то прокляну!». Эх, скучно без него…
Охранники у дверей впервые смотрят на меня с некоторым вялым интересом. Такой взгляд через губу. Субординация! Я не знаю точно, что это такое, но если б задали мне это слово нарисовать, я бы эти рыла взяла за образец натуры.
В автобусе тоже сидят у входа и выхода два охранника, кроме того – один наблюдатель, несколько мирян-послушников, инокиня из монастыря, пара мусульман – сотрудников из Совета по делам единокнижия, звонарь, несколько папертных нищих, протодиакон соседнего храма Василий Чуйкин с матушкой и блажным сыном, который всю дорогу бьется головой в окно и визжит, дорожные рабочие, просто едущие тем же маршрутом, группка семинаристов, один полицейский чин с рацией, один военный чин с колом в горле, три веселых дембеля, четыре обветренных ветерана Четвертой войны и еще с десяток разных людей в картузах, зипунах, шинелях, платках, мурмолках, хиджабах, челепенниках – кто с туесом берестяным, кто с узелком шелковым, кто с кожаной мошной, кто с палкой, кто с землемерным циркулем, кто без ничего. Один даже едет летописец, держа у груди складную камеру с портретным объективом. Вот народу-то набилось! Хорошо, накануне Чистый четверг был – а то обычно в автобус хоть не влезай: запахи – как в рыбной лавке и на сыромятне одновременно, ух… Бани-то закрыты во всю Великую Четыредесятницу, мойся кто как хочет, да и незачем хотеть – зачем о теле думать в пост. О духе надо думать! Вот дух-то и стоит. И не как у нас – в девичьих школьных спальнях. Дух зрелой крепости! Все-таки много у нас в Детском Городе живет и работает взрослых. А нам твердят, что, мол, все – сами, сами. Ну, это ясно – с педагогическими целями, для разогрева социальной воли. Чтобы когда придет посев или жниво – мы работали задорно, весело, исправно.
Инокиня эта, в автобусе, матушка Елена, оказалась новым регентом нашего хора. А два семинариста – как и я, ехали пробоваться в певчие. Сойдя у храма, мы вчетвером направились в трапезную на спевку, но как только вошли в причтовый дом, нас встретили отец Андрей с молодым пономарем – я видела его раньше, он прислуживал в алтаре при литургиях. Отец Андрей отозвал инокиню на несколько шагов и что-то сказал ей. Та вернулась и велела мне идти с настоятелем.
Андрей с алтарником молча двинулись вперед, я за ними. Мы проследовали через трапезную, миновали несколько дверей и коридоров – и оказались в северном приделе храма, примыкающем к трапезной с другой стороны. Когда-то здесь проводились богослужения в холодное время: придел отапливался печью, в отличие от основного здания церкви. Потом подворье разрослось, построили котельную, которая давала тепло на весь храм – и очень вовремя, потому что вскоре в зимнем приделе случился пожар, который только к утру удалось залить. Огонь, дым и вода многое разрушили и повредили. Особенно пострадал иконостас – он выгорел весь, от местного ряда до навершия. И это тоже оказалось как-то странно ко времени: как раз в тот год вышел запрет на образа, и духовенству по всем епархиям было выслано постановление Синода с приказом уничтожать иконы, закрашивать фрески и сбивать мозаики, но искоренение шло трудно, многие приходы сопротивлялись, в ход пошли карательные меры, некоторые священники были вместе с иконами сожжены в срубах как раскольники.
А у нас в приходе обошлось без жертв – помог пожар. Говорят, когда в северном приделе дотла сгорел иконостас, в этом увидели знак свыше. Настоятель возгласил перед паствой: братие и сестры, смиримся, подчинимся указу Синода, через пламя сие нам было явлено чудо Божьей воли, – и все служители вместе с мирянами торжественно вынесли из храма оставшиеся иконы, порубили, сложили в костры и сожгли.
Так малая беда помогла избегнуть большой. Отстроили новую трапезную, а до ремонта придела то ли руки не дошли, то ли средства. И с тех пор службы в нем не проходили.
Здесь было сумрачно и необыкновенно тихо. В воздухе все еще витал запах гари – его не перекрывал
