– И как вы ее решили? – допытывалась я, удивляясь, что налетчики мертвы, а на телах никаких повреждений.
– Я вколол им хлористый калий, – спокойно ответил Докк, заканчивая перевязку. – Убийственные дозы.
– Всем? – удивилась я.
– Годы врачебной практики научили меня уравновешенности. Когда мне надо, я могу быть предельно спокойным и действовать незаметно.
Мне оставалось лишь моргать, слушая загадочные слова Докка. Надо же! Ухлопать пятерых, да так, что никто не заметил.
– Потрясающе, – только и могла сказать я и, чуть помедлив, спросила: – Моя помощь нужна?
Докк неторопливо покачал головой, отпустил мужчину с перевязанной рукой и повернулся ко мне.
– Теперь давай посмотрим тебя, – предложил он, заметив мои раны. – Положение, я так понимаю, стабилизировалось.
Я кивнула. Осмотрев раны на руке и лопатке, Докк быстро прочистил их марлей, смоченной дезинфицирующим раствором.
– Обойдемся без наложения швов. Старайся, чтобы туда не попадала грязь. Затем придешь покажешься.
Я поблагодарила врача.
– А где Хейден? Я слышал о гибели Джетта. Жаль, что не уберегли. Такой удивительный ребенок.
Докк упомянул Хейдена и Джетта, не сделав паузы. У меня сдавило горло. Пришлось опять сдерживать подступающие слезы.
– Где он сейчас – не знаю, – морща лоб, честно ответила я.
Новая волна душевной боли угрожала сокрушить мое хрупкое равновесие.
– М-да, – задумчиво произнес Докк. – А ты-то как? Только говори правду.
Его темно-карие глаза смотрели мне прямо в душу.
– Паршиво, – призналась я.
Мой голос дрогнул, однако и сейчас мне удалось не разреветься.
– Скажи ты: «У меня все отлично», я бы встревожился, – понимающе кивнул Докк. – Не надо волевым усилием давить это состояние. Слышишь? Ты же человек. Нельзя загораживаться даже от самых болезненных переживаний. Иначе ты просто сойдешь с ума.
Я кивнула. Мой выдох был больше похож на всхлипывание. В уголках глаз снова появились слезы. Недавние переживания, казалось, только и дожидались разрешения Докка, чтобы вновь навалиться на меня. Я несколько раз моргнула, не давая им завладеть мною.
– Спасибо, Докк. За все.
– Не стоит благодарности. Тебе сейчас не помешает отдохнуть. И позаботься о Хейдене.
– Обязательно позабочусь, – ответила я, чувствуя, как при звуке знакомого имени сжимается сердце.
У двери Докк меня окликнул:
– И вот что, Грейс. Пусть и он позаботится о тебе. Не противься.
Не знаю почему, но от этих слов горло сдавило еще сильнее. Снова пришлось моргать, отгоняя слезы. Я поспешила уйти из больницы, но вернуться в нашу хижину пока не могла. Оставалось еще одно очень важное дело. Порывшись в кармане, я достала сложенный листок бумаги и ручку. Пока мы носили тела, бумага совсем измялась. Ничего, писать можно и на мятой. Я вернулась туда, где лежали погибшие Блэкуинга. Заметив Кита, я облегченно вздохнула. Он поможет мне правильно записать имена и фамилии погибших. Это очень важно.
ХЕЙДЕНУ меня горели все мышцы, еще сильнее жгло содранную кожу ладоней, но подобие транса, в который я впал, заслоняло физическую боль. Казалось, сердце и разум настрадались до такой степени, что уже перестали чувствовать что-либо еще. Звуки лопаты, ритмично врезавшейся в землю, стали для меня чем-то вроде священного песнопения. Я копал и копал, решив закончить этот скорбный труд сегодня.
Я стоял на дне прямоугольной ямы глубиною около трех футов, достаточной, чтобы опустить в нее тело далеко не взрослого человека. Лезвие лопаты снова и снова врезалось в рыхлую землю. Я нагибался, ощущая знакомую боль в спине, поднимал на лопате очередной ком земли и швырял в сторону. Вместе с землей наружу бесцеремонно летели частички моего рассудка, теряясь и пропадая в растущей горке. Меж тем яма становилась все глубже.
Я чувствовал его присутствие. Его тело, прикрытое моей рубашкой, лежало неподалеку, на самом мягком пятачке травы, какой удалось найти. Я делал то, на что способен, лучшее из возможного. Конечно, он заслуживал другого, но я должен был все закончить одним днем. Я должен его похоронить, пока меня самого снова не разнесло на куски. Чем раньше я это сделаю, тем лучше, потому что чем раньше его тело окажется в земле, тем скорее он обретет покой.
Покой. Вряд ли я сам смогу когда-нибудь снова ощутить это состояние.
Я продолжал копать, едва замечая стекавший по спине пот. Я обнаружил, что мне даже нравятся боль и жжение, вызываемые работой. К этому времени совсем стемнело, однако скудного света луны и звезд, пробивавшегося сквозь деревья, вполне хватало для работы. Даже хорошо, что могилу для него пришлось копать в темноте. Внешняя темнота вполне совпадала с темнотой у меня в душе.
Угнетенный. Опустошенный. Сломленный. Что еще хуже – совсем холодный. Холодный к окружающему миру. Все мои эмоции выключились в тот момент, когда я уносил его тело с места гибели. Холодными были и мои мысли. В них была лишь глубокая ненависть к мрази, убившей мальчишку, хотя я и не знал, чья рука оборвала его жизнь. Не имело значения, кто именно это сделал, поскольку я знал, по чьим приказам. Существовал только один главный виновник сегодняшней бойни, и надо же так случиться, что он доводился родным братом единственной девчонке, которую я по-настоящему любил. Сам ли Джоуна произвел роковой выстрел или его приспешники… все равно вина за смерть ребенка и остальные смерти лежала на нем.
Я не мог произносить имя мальчишки даже в мыслях. Думая о нем, я заменял его имя личными местоимениями: «он», «его», «ему».
И ни разу – его имя, потому что мальчишка с таким именем и сейчас носился по лагерю, предлагая всем свою искреннюю, но бестолковую помощь. Он и сейчас смущенно поглядывал на Рейни, пытаясь не признаваться, что она ему небезразлична, или приставал к Даксу насчет следующего урока стрельбы. Конечно, так оно и было, и совсем не его холодное, безжизненное тело лежало в нескольких шагах, прикрытое моей изорванной, окровавленной рубашкой.
С каждым взмахом лопаты яма становилась все глубже. Теперь я помещался там почти с головой. Мне вдруг захотелось, чтобы земля осыпалась и погребла меня. Я утону и задохнусь под ее грудами, перестав сопротивляться чудовищному напряжению. Уступлю неимоверной боли и наконец признаю свое полное поражение. И тогда наступит облегчение. Наконец-то я развяжусь со всем, и меня перестанут захлестывать эмоции. Уступлю жизненным обстоятельствам и встречу свой конец в цепких объятиях холода.
Из сорванных мозолей на ладонях капала кровь, но я продолжал копать. Только одно желание еще заставляло меня двигаться и придавало смысл моей жизни – желание отомстить. Мысли о возмездии подхлестывали меня. Я не мог позволить, чтобы чудовищная несправедливость осталась безнаказанной. Даже если это станет последним делом моей жизни, я отомщу. Он этого заслуживал. Он заслуживал гораздо большего, чего я уже не мог для него сделать.
