– Там слишком темно. И сложно что-то сказать наверняка.
С минуту мы молча обдумываем это, но очень сложно сосредоточиться, когда у тебя под ухом «Би Джиз» орет: «Кто-нибудь, помогите мне, кто-нибудь, помогите мне, да».
– Но это еще не все, – продолжает Кристиан. – Я видел тебя.
Надеюсь, не ту часть, где я прижимаюсь к стене и безуспешно пытаюсь собраться с духом, чтобы встать и помочь ему.
Он качает головой:
– Нет, ты… – Его голос звучит невероятно хрипло, словно в горле внезапно пересохло и, как ни странно, ему вновь требуется выпить.
И меня почему-то охватывает ужас.
– Я?
– Тебя ранили.
Он кладет руку мне на запястье, чтобы передать тот момент из своего видения. Я закрываю глаза и вижу собственное лицо с пятнами слез на щеках. Распущенные, спутанные волосы. Побледневшие губы. И остекленевший взгляд. А еще залитую кровью на груди футболку.
– Боже, – с трудом выдыхаю я.
Кажется, Кристиан видел, как я умираю.
Он облизывает губы.
– Я не знаю, что делать. Но когда я нахожусь в той комнате, где бы она ни была, то у меня в голове крутится только одна мысль: «Я должен защитить тебя». – Он сглатывает комок, образовавшийся в горле. – Я бы отдал за тебя жизнь, Клара, – говорит он. – И именно это я чувствую. Я готов умереть, лишь бы защитить тебя.
Мы не произносим ни слова, пока я отвожу его домой, а затем затаскиваю по лестнице в его комнату. Чарли развалился на кресле и играет в Xbox, не обращая на нас внимания, пока мы шагаем с Кристианом к кровати.
– Я бы справился и сам, – протестует Кристиан, когда я откидываю одеяло и усаживаю его на матрас. – Сам виноват. Мне просто захотелось забыться на минутку. Думал…
– Заткнись уже, – беззлобно ворчу я.
После чего стягиваю его рубашку через голову и, отбросив ее на пол, иду к мини-холодильнику за бутылкой воды.
– Пей.
Он качает головой.
– Пей, я сказала.
Он осушает почти всю бутылку, а затем возвращает ее мне.
– Ложись, – продолжаю командовать я.
Он вытягивается на матрасе, и я принимаюсь снимать с него ботинки и носки. С минуту он молча смотрит на потолок, а затем с его губ срывается стон.
– Кажется, у меня впервые за всю жизнь болит голова. Словно…
– Тссс.
Я оглядываюсь на Чарли через плечо. Он сидит спиной к нам и яростно нажимает на кнопки джойстика.
Я вновь поворачиваюсь к Кристиану.
– Тебе надо поспать, – говорю я.
А затем убираю его волосы с лица и на мгновение задерживаю пальцы у его виска. Он закрывает глаза. Я прижимаю руку к его лбу и вновь кошусь на Чарли, но тому нет до нас никакого дела.
Поэтому я призываю венец к самым кончикам пальцев и посылаю его силы Кристиану.
Он тут же открывает глаза.
– Что ты только что сделала?
– Тебе полегче?
Кристиан моргает несколько раз.
– Боль прошла, – шепчет он. – Полностью исчезла.
– Хорошо. А теперь ложись спать, – прошу я.
– Знаешь, Клара, – сонно выдыхает он, когда я встаю, чтобы уйти. – Ты обязательно должна стать врачом.
Я закрываю за собой дверь, а затем на минутку прислоняюсь к стене и медленно выдыхаю.
Так забавно. Уже несколько месяцев я вижу темную комнату и знаю, что прямо перед тем, как мы с Кристианом спрятались в ней, случилось что-то плохое. Я понимаю, что нам бесполезно скрываться, и знаю, что нас ожидает смертельная опасность, а наши преследователи хотят нас убить. Я чувствовала это с самого начала.
Но при этом никогда всерьез не задумывалась, что могу умереть.
«Господь, дай мне передышку, – поднимая глаза к потолку, я мысленно обращаюсь к нему за завтраком. В руках у меня поджаренный тост, а вдалеке бьют колокола Мемориальной церкви. – Мне всего восемнадцать. Зачем заставлять меня проходить через это – лесной пожар, видения, тренировки, – если меня все равно убьют?»
А может, это наказание? За то, что не выполнила предназначение в первый раз?
Или решающая проверка?
«Дорогой Господь, – пишу я в тетради в понедельник утром на уроке химии, слушая лекцию о законах термодинамики. – Я не хочу умирать. Я еще слишком молода. С уважением, Клара Гарднер».
«Пожалуйста, Господи, – молю я, просыпаясь в три часа ночи, чтобы успеть написать сочинение по книге «Бесплодная земля». – Пожалуйста. Я еще не готова. Мне страшно».
«Ты серьезно? – вопрошает с обложки Т.С. Элиот. – Я покажу тебе страх в горсти праха[8]».
Анджела не появляется на занятиях поэзии. И не сдает сочинение. А значит, согласно правилам, ее не допустят до итогового зачета.
И от этой мысли меня пробирает озноб. Анджела Зербино, студентка-отличница, выпускница, подготовившая блестящую речь, выдающаяся ученица и любительница поэзии, вдруг завалила первое задание.
Нужно найти ее. Поговорить с ней. Прямо сейчас, черт возьми. И я не успокоюсь, пока не сделаю этого.
Как только заканчивается урок, я звоню Эми.
– Ты не знаешь, где Анджела? – спрашиваю я.
– В последний раз я ее видела в нашей комнате, – отвечает она.
– Почему она не пошла на занятия? Что происходит?
Ох, что-то определенно происходит.
Я несусь в «Робл», но, подойдя к зданию, резко останавливаюсь. Потому что на стойке для велосипедов сидит ворон.
– Что, не нашел места получше? – интересуюсь я.
Но вместо ответа птица перепрыгивает на один из велосипедов.
На мой велосипед.
А мне совершенно не хочется, чтобы ворон обгадил мой велосипед, пусть даже и сломанный. Я делаю несколько шагов вперед и принимаюсь размахивать руками.
– Уходи. Убирайся отсюда.
Он наклоняет голову вбок, но не двигается.
– Убирайся.
Я останавливаюсь прямо перед вороном. Нас разделяет меньше метра, но он не боится меня. Даже не двигается с места. А просто смотрит. И в этот момент я понимаю – а может, я уже давно это поняла, просто не хотела себе в этом признаваться, – что это не обычный ворон.
Это вообще не птица.
Так что я, словно дверь, открываю собственный разум, готовясь в любой момент захлопнуть его вновь. И на меня обрушивается та особая скорбь, которая мне так хорошо знакома. Я вновь слышу тот грустный мотив, что зазывал меня в прошлом году к полю за школьным двором. Мелодия, в которой говорится: «Вот кем я был когда-то, но теперь я навсегда остался один. И уже никогда не смогу вернуться. Никогда. Никогда».
Что ж, хорошая новость: я не параноик. Плохая – это Семъйяза.
Я отступаю на шаг назад, а затем захлопываю дверь в свое сознание с такой силой, что у меня начинает раскалываться голова. Но лучше уж так, чем эта нескончаемая скорбь.
– Что ты здесь делаешь? – шепчу я. – Чего от меня хочешь?
Да, я пожалела его в прошлом году, ведь он так сильно заботился о маме, хоть и на свой извращенный лад. Пожалела в день похорон на кладбище, хотя даже сейчас не понимаю, что тогда на меня нашло. Я просто подошла к нему и отдала ему мамин
