Спасая шкуру, она пятилась, орудуя пятками.
Аня приближалась на четвереньках, словно вздыбившийся скорпион. Стальное жало чиркало о доски.
— Отстань! — взвизгнула Катя. — Пожалуйста, отцепись!
В ответ Аня ухмыльнулась чужой, взрослой и жуткой улыбкой. Прыгнула — Катя махнула рукой, совершенно случайно поставив блок и отбив запястье. Но нож тут же взметнулся. Лезвие распороло предплечье, рукав моментально вымок от крови. Нож поднялся и опустился. Аня метила в беззащитный живот.
Катя, подстегнутая болью, ударила обеими ногами, снова отбросив Аню. Девочка кувыркнулась к стене, а Катя, не теряя драгоценных секунд, побежала по коридору. Ощупала рану на ходу. Поверхностная, несмертельная.
Замок заклинило. Она отчаянно дергала щеколду, но та не поддавалась. А Аня уже выползала из-за угла, точнее, выползала тварь, притворявшаяся Аней. Дикарка, троглодит, на лице которого была написана первобытная жестокость. Нож расщеплял паркет. Она колола лезвием и оттопыривала губы, демонстрируя десны и резцы.
Не мешкая, Катя ринулась в полумрак гостиной. Вцепилась в дверную ручку, рванула на себя. Засовы отсутствовали, как и любые выходы из ситуации. Она была загнана в ловушку, в тупик. Ей придется умереть среди пыльной старомодной мебели.
Спиной Катя почувствовала чей-то взгляд. Оборачиваться не стала. Это зеркало наблюдает с комода. Бракованное, древнее… Портал, откуда пришел изголодавшийся демон.
Снаружи засопело.
Аня дернула дверь на себя. Разве может двенадцатилетняя девочка так тянуть?
Катя сцепила зубы. Уперлась кедом в косяк и отклонилась. Пальцы, стискивающие набалдашник ручки, побелели. Катя распределила вес, блокируя доступ в свое последнее убежище. По двери ударили сталью. Вертикальная трещина расщепила древесину. Еще удар. Еще.
Катя держала дверь, по щекам лились слезы, по предплечью — горячая кровь.
Нож колотил в хлипкое полотно, выбивая чешуйки краски и пыль. Лезвие проклюнулось справа. Исчезло, чтобы выйти левей. Аня скребла по дереву ногтями и рубила ножом. Плечи Кати горели от напряжения. Жилы вздулись. Теперь одержимая лупила в одну точку: нож расширял отверстие, выковыривал куски спрессованной древесины.
Дыра размером со спелую клубнику образовалась по центру полотна. В дыре возник глаз. Зрачок пульсировал, увеличиваясь и сужаясь, голубую радужку пронизывали крошечные щупальца цвета нефти. Они плелись, заставляя вспомнить мерзкую передачу, виденную когда-то по телевизору, передачу про бычьего цепня, извивающегося паразита.
Зрачок в скважине блеснул, как зеркало, поймавшее солнечный блик. Тьма затопила радужку — и черный глаз вперился в Катю.
43
— Представляете, — сказала Марина, снимая в прихожей плащ. — Лифт застрял. Я в кабине десять минут проторчала.
Она вошла на кухню, сгрузила пакеты.
— Кто торт будет? Шоколадный. Страшно калорийный.
Взгляд скользнул по исцарапанному паркету, по пудренице, разевающей створки, по мобильнику на столешнице. Клен шуршал ветвями, охлопывал карниз.
— Девочки?
Марина выскочила в коридор. Спальня дочери была пуста. Не считая запутавшегося в ткань трюмо. Снаружи ревел ураганный ветер. Тягал дворами килограммы скарба: строительной пыли, мелкого сора, листвы и бумажек. Вылизывал квадратные глазницы строек.
Марина влетела в гостиную. Паника набрасывала на горло хомут. Неистово колотилось сердце. Сундуки и салонные кресла отбрасывали длинные тени. Гардины почти не пропускали свет, отчего антиквариат казался скопищем приземистых монстров, пещерных чудищ.
— Девочки, где вы?
Межкомнатную дверь будто тесаком рубили. Вспомнилась знаменитая сцена из «Сияния»: одержимый Джек Никлсон прокладывает путь топором, охотится на жену.
Мобильник норовил выпасть из ослабевших рук.
— Ну же! Антон!
Телефон пискнул — и связь прервалась. Антон не поможет. Она абсолютно одна.
Марина осмотрела кучку опилок у ног. Сглотнула, смочила слюной пересохшие губы.
Зеркало отражало мир гостиной и наслоившийся сверху мир причудливых теней. Трещина зигзагом расколола голову Марины.
Сбоку раздался всхлип.
Марина рванулась на звук, распахнула дверцы гардероба. В темноте, как в черном лебяжьем пухе, сидела Катя. Она обхватила руками колени и глядела затравленными мокрыми глазами. Марина пошатнулась, вцепилась в дверцы, чтобы не свалиться без чувств, подкошенная неизбывным страхом.
— Где моя дочь?
— Она… оно… в ней…
Катя вздрагивала от рыданий.
— Что? Что ты такое говоришь?
— Оно в нее залезло…
Марина отпрянула: найти Аню! Скорее! Это какая-то ошибка, глупость! Все ведь закончилось, они победили…
Аня стояла на софе, и Марина могла поклясться, что секунду назад там никого не было. Девочка держала в кулаке кухонный нож. Ее глаза были сгустками тьмы, остывшей золой, слюдой. По оттопыренной нижней губе сползала и капала на кофточку слюна.
— Солнышко?
Аня накрутила на палец локон и резким движением отрезала его. Протянула матери с таким нечеловеческим, бессмысленным, отрешенным лицом, что Марина застонала.
А дочь запела. Лопнувшие капилляры выкрасили в розовый цвет ее белки. Они фосфорически светились, оттого Марина и различала такие подробности в сумерках. Глаза источали свечение, как болотные огни.
— Анечка…
Девочка продолжала стричь саму себя. Сжав волосы, пилила ножом. Если лезвие соскочит, она поранится… Порежет себя, господи…
— Не подходите к ней! — полушепотом сказала Катя.
Она вылезла из шкафа и тянула Марину за локоть. Марина высвободила руку, не обращая внимания на увещевания, пошла к дочери.
Очередной клок волос спланировал на подушку.
— Анечка… Милая, остановись… ты причинишь себе вред…
Черные глаза прожигали лазером.
— Я… Анна…
Дочь прыгнула и сбила Марину с ног. Казалось, она весит тонну. Парализованная ужасом, Марина почувствовала стальные пальцы на своем горле. Аня замахнулась ножом, чтобы перерезать матери глотку, но Катя подскочила и перехватила запястье, рывком скинула девочку на пол. Марина опомнилась, кинулась к дочери и навалилась всем телом. Нож улетел под комод. Аня шипела и плевалась, царапала ногтями паркет. От кожи исходил жар, словно Марина обнимала тлеющую головешку. Зрачки дочери закатились, она больше не пыталась нападать.
— У нее конвульсии! — вскрикнула Марина.
Где-то над головой — из зеркала, конечно из зеркала, — мрак напевал загробную песнь, колыбельную сырой земли.
Жизнь дочери вытекала сквозь пальцы как песок.
* * *— …Вы меня слышите?
Марина уставилась на фельдшера. Никак не удавалось понять, чего от нее хотят. Карета скорой мчала, оглашая безлюдные улицы воем. Аня, зафиксированная ремнями на носилках, продолжала судорожно брыкаться. Перекошенный рот истекал слюной.
Молодой фельдшер впихнул меж Аниными челюстями расширитель. Повернул ей голову набок, обеспечивая доступ кислорода.
— Мама, очнитесь!
— Да… да, я здесь.
— У девочки эпилепсия?
— Нет. Никакой эпилепсии.
— Сядьте! Не мешайте!
Машина проскочила на красный свет. Сирена сводила с ума.
— Литическую смесь! Быстро! Держите ее!
Санитар заслонил собой Аню. Та надрывно кашляла.
— Задыхается! Интубацию, скорее!
Марина вцепилась пальцами в волосы и принялась молиться.
44
Антон подумал, что в десятке метров от места, где он сейчас стоит, паренька по имени Матвей превратили в горсть пепла. Остатки
