– Это просто смешно. Я знаю, что Одетта не хочет быть королевой. Но ты был воспитан, чтобы править. И ты хочешь править. Неужели ты действительно не нашел в законах ничего такого, что могло бы вернуть тебя к престолонаследию?
Арон встает и подходит к большому столу в центре комнаты.
– Я нашел кое-что. Но… – он смеется, – мне понадобится твоя помощь, кузина.
– Конечно, я помогу, если смогу.
– Ты можешь и не захотеть, когда узнаешь… – он протягивает мне свиток пергамента. – Я отметил нужный отрывок.
Я изучаю слова, которые подчеркнул Арон:
«Летающие правят; бескрылыми управляют. Так будет охраняться королевство. Ни один бескрылый мужчина или женщина не может взойти на престол».
Пока все кажется ясным. Но дальше продолжение:
«Монархи должны защищать королевство. Монарх должен быть первым в полете и последним в отступлении. Старейшины так сказали».
– Монарх должен быть первым в полете… – Я смотрю на своего кузена. – Я вижу только, как именно Собрание смогло оспорить твое право на власть. Но…
Арон вздыхает и указывает на пергамент:
– Посмотри снова. Монархи – во множественном числе – должны защищать королевство. Но монарх, единственный, должен быть первым в полете. Видишь? – Он пристально смотрит на меня. – Пока один из двух монархов может летать, закон соблюдается.
Ко мне приходит осознание. И страх расцветает в глубине моего живота.
– Но защищать королевство…
– Тебе не обязательно менять облик, чтобы защитить королевство. Это, по крайней мере, столько же о политике, сколько о грубой силе. – Он сидит на стуле рядом со мной. – То, что мы с тобой сейчас делаем, – это защищаем королевство. Но ни один из нас не преобразился.
Я снова смотрю на бумагу, которую сжимаю в руках. Но мое зрение затуманивается слезами на глазах.
– Думаю, ты меня понимаешь. – Голос Арона нежен, но в нем слышится и волнение. – Я хочу быть королем, Адерин, это мое право по рождению. Ты хочешь спасти Люсьена и защитить Атратис. И мы оба хотим уничтожить Зигфрида и королеву. Самый верный способ для нас достичь наших целей – это представить доказательства для Собрания вместе. Чтобы дать им легкий выбор относительно того, кто должен править следующим. Им даже не придется менять дату коронации.
– А если я… не могу?
Он откидывается на спинку стула и скрещивает ноги. Устало вздыхает.
– Я отдам тебе письма. Ты можешь пойти на Собрание, и они, вероятно, поверят тебе. Люсьен, скорее всего, будет спасен, а Зигфрид – заключен в тюрьму. А что будет потом… – Он пожимает плечами.
Он даст мне необходимые доказательства. Но он не пойдет со мной и не поддержит меня. Он не будет использовать свое влияние на темных стражей.
Люсьен и я могли бы свободно вернуться в Атратис вместе, а это все, чего я хочу.
Нас могут оставить в покое.
Могли бы… наверное… я прикусываю губу, пытаясь подсчитать шансы.
В комнате тихо, если не считать тиканья часов и потрескивания огня в камине.
Арон откашливается.
– Ты же знаешь, что сказал бы Люсьен, будь он здесь.
– Заткнись, черт бы тебя побрал. – Я свирепо смотрю на своего кузена. – Я пытаюсь думать, – пытаюсь придумать, как обойти то, что он предлагает. О том, как я смогу защитить Атратис, спасти Люсьена и все равно быть с ним. И я понимаю, что передо мной стоит почти тот же выбор, что и перед моей матерью: делать то, что лучше для королевства, или то, что лучше для меня. – То, о чем ты просишь меня…
– Я знаю. Я слышал, как вы вместе сидели в подземелье.
Я смеюсь, хотя и не знаю почему.
– Мы начали планировать, что будем делать вместе. Как только мы вернемся домой… – Это слово режет мне горло, как нож, когда я пытаюсь представить Атратис в войне. Мерл в осаде.
Арон опускается передо мной на одно колено.
– Я постараюсь быть хорошим мужем, Адерин. Мы заключим союз. Ради Соланума я хотел бы попросить тебя соблюдать клятвы, которые мы дадим, как и я сам. В отличие от моего отца, у меня было бы королевство, построенное на правде и честности, а не на паутине обмана. Но я клянусь, что не буду… – Он краснеет и опускает глаза. – Ничего другого я от тебя и не жду. Я не буду пытаться навязать тебе себя. Я знаю, что ты меня не любишь. – Он снова смотрит на меня; к моему удивлению, в его глазах одновременно боль и тревога. – Что скажешь, кузина? Ты выйдешь за меня замуж?
Все вокруг меня, кажется, замедляется. Все, что я ощущаю, – это биение моего сердца, каждый удар которого отбивает оставшееся время. Время, оставшееся у Люсьена.
Я набираю в легкие побольше воздуха и кладу руку в ладонь Арона.
– Да, – больше я не могу сказать ни слова.
Арон крепко сжимает мои пальцы и улыбается. Это его самое близкое к радостному состояние, которое я когда-либо видела. Он целует мне руку, встает и тянет за веревку колокольчика, чтобы позвать слугу.
– Я пошлю за преподобной матерью. Она знает мои страхи за Одетту и мои подозрения в отношении Зигфрида. Она быстро нас поженит.
Вскоре прибывает слуга, и его отправляют с поручением. Пока мы ждем, Арон ходит по комнате, постукивая пальцами по ноге. Но я… я не могу пошевелиться. Кажется, что на моей груди лежит огромная тяжесть, пригвоздившая меня к стулу. Приходит преподобная мать, запыхавшаяся, в накидке, прикрывающей ее ночную рубашку, с длинными седыми волосами, свободно заплетенными в косу. Пока Арон тихо разговаривает с ней, я смотрю в огонь, наблюдая, как поленья превращаются в пепел.
– Кузина? – Арон ждет рядом со мной. – Время пришло. – Я оглядываюсь и понимаю, что в комнате есть еще один человек, молодой дворянин, которого я знаю только в лицо; заостренные кончики ушей указывают на то, что он член совиной семьи. – Это лорд Тарл. Нам нужен свидетель, и он мне кое-что должен. Мужчина краснеет и на мгновение наклоняет ко мне голову. – Проходи.
Арон помогает мне подняться, переплетая свои пальцы с моими, и я цепляюсь за его руку, прислоняясь к нему, онемевшая. Почтенная монахиня стоит перед нами с большой книгой в кожаном переплете.
Она всматривается в мое лицо.
– Ты выглядишь расстроенной, дитя мое. Ты уверена, что хочешь этого?
Я делаю глубокий вдох и заставляю себя выпрямиться.
«Я делаю это для тебя, Люсьен, и для Атратиса. Надеюсь, ты поймешь».
– Да. Да, именно этого я и хочу.
Она кивает и начинает читать древний текст свадебного обряда. Слова захлестывают меня, но я осознаю, что могу отвечать в нужных местах, отвечать на поставленные мне вопросы, не заикаясь. Моя рука слегка дрожит, когда я подписываю брачный обет, но только тот, кто знает мою подпись, заметит это. Наверняка многие
