– Потому что, – медленно сказал оберштурмбанфюрер, искоса глянув на Герти, – я не уверен, что вам можно доверять.
Герти выглядела изумленной.
– Если вы не доверяете Максу, вы не можете доверять и мне.
Лицо фон Кнобельсдорфа стало каменным.
– Фрау, должен вам сообщить, что до меня дошла тревожная информация о вашем муже.
– То есть?
– Его видели с нежелательными типами. О нем хотят слухи.
Макс почему-то вспомнил странного свидетеля Иеговы на краю рва с трупами.
– Если ходят слухи, найдите им подтверждение или вообще не обращайте на них внимания, – жестко сказала Герти.
– Доказательств у нас нет, – признался фон Кнобельсдорф, – но было бы неразумно…
– Так продемонстрируй ему лояльность, покажи свою действенность! – обратилась Герти к мужу, прервав оберштурмбанфюрера.
Макс не понял, что она имела в виду. Ничего толкового ему в голову не приходило. Может быть, их скомпрометировали? Или за ним тянулся след из прошлого – дружба с Арно и эти чертовы джазовые пластинки? За прослушивание джаза, в общем-то, не снимали головы – если только кто-то вроде фон Кнобельсдорфа не приложил к этому руку. «Времена бездумной отваги миновали», – подумал Макс. Арно и его шуточки стали историей, которую должны смести силы прогресса. И какая тогда разница, в чьих руках находится метла? Жизнь, смерть, друзья, враги – Максу на все это было глубоко наплевать.
– Вы, вероятно, говорите об Арно Рабе, – сказал он. – Это доктор из клиники в Зальцгиттере. Я давно подозревал его в приверженности большевистским тенденциям и считал своим личным долгом присмотреть за ним. Но только вчера получил подтверждение, что должен выдвинуть обвинение против него. Арно Рабе слушает зарубежное радио, и это еще самое незначительное из его преступлений. Проведите обыск у него дома. То, что вы там обнаружите, вызовет у вас отвращение.
Фон Кнобельсдорф одобрительно кивал головой. На самом деле он просто делал все возможное, чтобы не допустить Макса к церемонии. Очевидная любовь Герти к мужу тревожила оберштурмбанфюрера. Он хотел, чтобы она находилась полностью под его покровительством, чтобы чувствовала себя обязанной ему. А Макс угрожал нарушить его планы. Тем не менее имя есть имя, и оно названо. Фон Кнобельсдорф вынул из кармана записную книжку.
– Итак, доктор Арно Рабе, Зальцгиттер, – сказал он. – Мы обязательно нанесем ему визит. Однако бдительность и непримиримость по отношению к большевизму являются долгом каждого гражданина Рейха. Этого недостаточно, чтобы допустить вас к столь важной работе нашего рыцарского ордена.
Герти промокнула нос носовым платком. Макс заметил, что на нем появились новые следы крови.
– О, я имела в виду не большевиков, – сказала Герти, – а информацию, которая у тебя есть для господина оберштурмбанфюрера. То, что ему из-за занятости так и не удалось найти самому, а его люди оказались для этого слишком ненаблюдательными. То, о чем ты только что шепнул мне на ухо.
Она посмотрела Максу прямо в глаза, и у него появилось ощущение, будто его сознание – это большой дом, а эта женщина носится по комнатам, распахивая одни двери, захлопывая другие и быстро запирая на засов третьи.
Макс полез в нагрудный карман кителя.
– Да. Камень, – сказал он и вынул голыш.
– Сегодня утром Макс снова побывал на складах, чтобы еще раз взглянуть на ваши находки, и обнаружил там вот это. Его усердие могло бы служить примером для многих – вам следует стремиться к тому, чтобы таких преданных делу людей у вас было побольше.
Макс протянул камень фон Кнобельсдорфу.
– Просто удивительно, как его могли не заметить, – сказал он.
Фон Кнобельсдорф сразу же обо всем догадался – этот камень прятали от него. Однако оберштурмбанфюрер был не склонен огорчать фрау Фоллер, рискуя тем самым затормозить прогресс, наметившийся в его работе с ее появлением. Он осторожно взял камень двумя пальцами, большим и указательным, и внимательно осмотрел его.
– Что-то не похоже…
– Что ж, может и не похоже, – сказала Герти. – Но очень скоро эта вещь сделает вас бессмертным.
44
Падение оков
Смерть пришла к нему в виде океанских глубин. Кроу казалось, что он стал с водой одним целым, а ощущение невидимых холодных течений, которые подталкивали и тянули его, увлекало его все глубже, за пределы места, куда пробивался сверху свет.
Ощущение времени также было размыто. Остался лишь звук, бесконечная музыка прибоя, и Кроу казался себе одинокой нотой в грандиозной симфонии моря. И тут он вдруг ткнулся в берег и очнулся.
Кроу открыл глаза. Он находился на краю обширного водного пространства. Из бездонного синего неба на него в окружении звезд смотрела узкая полоска невероятно яркого месяца. Кроу нащупал пальцами очень плотный коричневый песок.
Старый профессор, один из его учителей, говорил, что ощущение личности начинается с осознания себя наблюдателем.
Кроу сел. Он был обнажен и до пояса находился в воде. Рядом с ним что-то плескалось. Он протянул руку и приблизил это к себе. Это была окровавленная шкура большого волка, почти не поврежденная.
Инстинкт не подталкивал его к движению, и Кроу не сомневался, что умер. Вялая размытость, поразившая его мышление с началом трансформации, и отделение сознания от тела после приземления во Франции – все это прошло.
Кроу много часов лежал на границе воды и суши, пытаясь осмыслить то, что произошло. В той действительности он потерпел полное фиаско. Он не только не нашел своей жены, но и не помог Харбарду в справедливой борьбе с нацистами. Теперь Кроу лишь надеялся, что его снова унесет в море, что он потеряется в его глубинных холодных течениях, превратится в ничто.
Он утратил чувство времени и не мог сказать, сколько пролежал здесь до тех пор, пока вдруг не заметил, что характер освещения изменился. Морской бриз донес до него новый запах: где-то что-то горело.
Кроу снова сел. Шкура по-прежнему качалась на воде рядом с ним. Внезапно она вызвала у Кроу отвращение, и он оттолкнул ее ногой. Однако шкура прочно намоталась на его ступню, будто навязчивый обрывок морских водорослей. Кроу не мог от нее освободиться и в конце концов сдался. Он встал и оглядел берег. Да, за кучкой приземистых деревьев горел костер, теперь это было очевидно.
У Кроу не было желания выяснять, кто развел огонь, однако и оставаться на берегу ему больше не хотелось. Он постоял некоторое время на месте и почувствовал, что замерзает. Нельзя сказать, что это было как-то особенно неприятно, но теперь у него, по крайней мере, появилась цель. Кроу поднял свою шкуру и зашагал по берегу.
Костер был небольшой, но разведен со знанием дела: обложен бортиком из гальки и горел ярко. Вокруг никого не было, и Кроу присел рядом, чтобы согреться и обсохнуть. Пляска языков пламени и тепло заставили его расслабиться, и
