рившим этот славный город. Мы здесь сегодня собрались, чтобы объединить прошлое с будущим… явь с навью и жизнь со смертью…
С этими словами он выхватил подвешенную по случаю шашку и со всей дури рубанул по шее быка. Прямо с ходу, так как шашку надлежало навешивать лезвием вверх. Поэтому удар пошёл сразу, снизу вверх. Он не стремился перерубить всю шею. Нет. Хребет животного очень крепкий. Поэтому он бил так, чтобы его удар достиг сонной артерии.
Удар. Протяжный стон ошалевшего быка. И фонтан крови, бьющий прямо в лицо Максиму, обдавая его с головы до ног.
Бык покачнулся.
Повёл головой из стороны в сторону. Упёрся в верёвку, которой был привязан к основанию статуи. Ещё раз покачнулся. И осел на передние ноги. Попытался встать. Получилось. Но почти сразу снова осел. Теперь уже полностью – на все четыре ноги. И несколько секунд спустя завалился на бок, подёргиваясь в судорогах. Слишком быстро уходит жизнь при рассечении сонной артерии.
Удивительно тихая и спокойная смерть. Наш герой рисковал. И сильно. Раньше ему быков забивать не приходилось. И все его знания носили строго теоретический характер. Он мог промахнуться. Он мог не прорубить мягкие ткани. А бык мог пуститься «в пляс», так как хоть голова его и была более-менее зафиксирована, то ноги – нет.
Но в этом, наверное, и заключался весь сакральный смысл жертвоприношения, которое од-
новременно с тем несло и некую порицательную нагрузку. Как пойдёт дело? Примут ли высшие силы подношение? Или «взбрыкнут»? Во всяком случае, именно такой подход частенько применяется и в XXI веке в тех же церквях, где прихожане с замиранием сердца следили за тем, как разгорается огонёк их свечи. Не потухнет ли? Не затрещит ли? Вот и тут так.
В гробовой тишине совершенно ошарашенных людей, оказавшихся неготовыми к такому поступку, он вложил окровавленную шашку в ножны, отстегнул их и аккуратно положил на шею уже затихшего животного, из шеи которого, впрочем, продолжала, едва заметно пульсируя, вытекать кровь. Он приносил её в дар высшим силам, какими бы они ни были, вместе с жизнью быка.
После он развернулся и встретился взглядом с Виктором Эммануэлем, отпрянувшим и начавшим лихорадочно креститься. Всё-таки Меншиков выглядел жутковато, облитый кровью с головы до ног. А глаза как сверкали! Ух! А вот Вильгельм не отшатнулся.
– Вы страшный человек, – тихо произнёс он.
Максим подошёл к нему вплотную. Внимательно посмотрел в глаза. И так же тихо ответил:
– Вы сожгли в топке этой войны миллионы людей, лишив их жизни. Вы искалечили под пулемётами и пушками будущее целого поколения, наводнив тылы ранеными и калеками. Вы обрекли на голод и страдания десятки стран… бесчисленное множество женщин, детей, ста-
риков… Но страшный человек я? Не лгите хотя бы себе.
– Эту войну развязал не я один! – воскликнул уязвлённый Вильгельм.
– Эта война была интересна многим влиятельным лицам. Но вы – капитан своего корабля. А значит, несёте всю полноту ответственности за то, что на его борту творится. Если бы вы не поддержали этого престарелого психопата, то ничего страшного не случилось бы. Но нет. Вы рвались в бой и старались ухватиться за любой повод. И ради чего? Столько крови ради нескольких клочков земли в пустыне? Или это просто предлог для того, чтобы потешить ваше самолюбие?
– Нет… вы не понимаете!
– Что не понимаю? Бисмарк был умён. Он умел лавировать и держаться интересов Германии и её народа. Он создал Германию. Он её отец. А вы – блудный пасынок, возомнивший себя великим полководцем, возжелавшим славы. Вы без всякого стеснения поставили под удар всё то, что строили ваши предшественники. То, за что заплачено кровью и потом поколений. Вы бросили на алтарь собственного тщеславия всё, даже жизни близких. На что вы надеялись? Что сможете как Фридрих Великий воевать на два фронта годами? Смешно. Глупый, взбалмошный, инфантильный ребёнок, вздумавший поиграть в войну. Вы заигрались. Молчите? Правильно. Молчите. Это всё, что вам осталось.
С этими словами он прошёл мимо Кайзера, нарочито толкнув его плечом. И направился к автомобилю. А толпа журналистов и общественных деятелей отправилась за ним, оживлённо обсуждая и фиксируя увиденное и услышанное. Кайзера и короля тоже повели, но чуть попозже, замыкая шествие, бойцы полка во главе с офицером, прекрасно понимавшим немецкий язык. Он был тогда в зале, где командир штурмовиков попытался бросить вызов Меншикову. И уже тогда почувствовал себя не в своей тарелке. Сейчас же ему было стыдно. Почему он тогда его не остановил? Почему позволил достать кинжал? Но сделанного не воротишь… в одну и ту же реку дважды не войдёшь. После того поступка между Максимом и теми офицерами прошла трещина в отношениях. Да, они подчинялись. Да, он мог им доверять… наверное… И вот это «наверное» все они отчётливо почувствовали. Пусть это явно и не проявлялось, но…
Максим ушёл с площади, направившись во дворец Сенаторов, что за статуей Марку Аврелию. Там он принял ванну и поменял мундир. Продолжать в этом, насквозь пропитанном кровью, было бы глупо и опасно. Простые люди могут и не понять. Да и выглядел он жутковато.
Управились быстро.
Заодно перекусили. Немного. Легко. Кофе и свежие булочки. Хотя предлагали и вина выпить, но Меншиков не стал. Ему требовалась свежая голова для того, чтобы продолжить творить задуманные непотребства. Его ждали собор Святого Петра, Папа Римский и удивительно дерзкая провокация…
Глава 8
1916 год, 22 мая. Рим
Собор Святого Петра. Сердце и душа Рима и всей латинской цивилизации в её обновлённой – христианской – форме. Место по своей значимости сравнимое только с Гробом Господним в Иерусалиме для всех христиан всего мира. Кто-то, конечно, спросит: «А как же Константинополь, именуемый в русской традиции Царьградом?» Но, к сожалению, какую-то культурную значимость к началу XX века этот город имел только для православия и ряда восточных христианских традиций. Для тех же католиков этот город был не лучше и не хуже других крупных центров христианства вроде Антиохии. Рим же пронизал собой всю сущность этой культурной традиции, породив самые причудливые формы почитания и подражания, в том числе и на государственном уровне. Например, девиз «Москва – Третий Рим». Рим. Рим, а не Царьград. И так повсеместно. Так что, несмотря на определённые политические и идеологические метания, именно Рим и Иерусалим являются для всех христиан мира сосредоточением и истоком их веры, их ценностей, их сознательного и бессознательного притяжения в той или иной форме…
И вот – двери открылись, и Максим Иванович Меншиков вошёл в собор.
